Не знаю почему, но мне стало смешно. Может, это нервное? Сразу же захотелось спеть.

Петь, разумеется, не стал, не тот случай, но настроение улучшилось. Вот что песня с людьми делает!

– Аксенов Владимир, двадцати лет от роду, православного вероисповедания, четыре класса учительской семинарии, участвовал в войне с германцами с шестнадцатого по семнадцатый, ранения имеются.

Писарь сопел, записывал мои данные в амбарную книгу, потом вписывал их на особый листочек, где имелись уже готовые типографские графы, потом передал листок доктору. Я уже ждал, что меня признают годным, но доктор, подняв на меня мутноватый взор, посмотрел на левую руку, потом на грудь, приказал:

– Повернитесь.

Я выполнил приказ. Доктор опять хмыкнул, встал со своего насиженного места, подошел ко мне и принялся ощупывать мои шрамы. Между тем в «классную» комнату вошло ещё несколько человек Сбой привлек внимание капитана. Повернувшись к нам, он недовольно спросил:

– Господин Истомин, чего вы там возитесь? Руки-ноги на месте, голова цела, что там ещё? Задница оторвется – пришьёте.

– Вам покойник нужен, господин капитан или солдат? – ответил врач вопросом на вопрос.

Теперь и капитан поднялся со своего места и подошел ко мне.

– И что тут у вас? – спросил офицер, а потом сам же и ответил: – От штыка – старое, зажившее. Рука действует? А тут огнестрельное, сквозное. Скорее всего, пуля зацепила лопатку. Когда это тебя?

– Штыковое в семнадцатом, под Ригой, ваше высокоблагородие, а огнестрельное в сентябре, но это уже в восемнадцатом, у нас.

Я произнес не скороговоркой «вашсокбродь», а разделяя слова, что чрезвычайно понравилось капитану, но прапорщик брюзгливо отметил:

– У нас, Аксенов, армия народная, извольте обращаться по воинскому званию.

– Как прикажете, господин прапорщик. Я в госпитале лежал, когда новые порядки вводили, не успел привыкнуть.

Капитан тем временем листал мою Записную книжку.

– Ишь ты, георгиевская медаль у него. Молодец!

Надо бы «егорьевскую» медальку показать, но она в шинели, а на кальсонах карманов нет.

– Так что скажете, Станислав Сергеевич? – обратился капитан к доктору. – Не годен к строевой?

– Теоретически, господин капитан, всё может быть. Может, и годен, но я бы не рисковал. С таким ранением месяц-два в госпитале лежат, а потом в команде выздоравливающих до полугода. Парню бы ещё месяц хотя бы. А так, не дай бог, он у вас недельки через две богу душу отдаст.

Удивительно, но меня не спрашивали, где «у нас», кто меня ранил, это их и не интересовало. А вот господин прапорщик, читавший мои документы уже не наспех, а внимательно, заметил:

– Вижу справку о ранении в семнадцатом, а где за прошлый год?

– Не выдали, – пожал я плечами. – Меня в Череповце подстрелили, хорошо, что в больницу снесли, рану заштопали. Врач сказал – счастлив, мол, твой бог, парень, что кровью не истек.

– Ты, прапорщик, хренью-то не майся, – забрал капитан мои документы и вернул их мне. – Какие справки? Череповец, он у краснопузых, мать их за ногу! Доктор, пишите парню заключение: годен к нестроевой.

И вот я стал обладателем справки. По сути, частично легализовался. Есть, разумеется, вариант, что кто-то из призывной комиссии работает на контрразведку (скорее всего, так и есть), но я пока её не заинтересовал.

На службу в этот день я опоздал. Платон Ильич уже приготовился прочитать мне нотацию, но после предъявленной справки разнос был отложен до лучших времен. Оставшуюся часть дня я был занят – приводил в порядок наиболее растерзанные книги, включая Тургенева и Лескова, а также «Тайну института» Лидии Алексеевны Чарской, бывшей почти новинкой – издание тысяча девятьсот шестнадцатого года. Выбор архангельских (нет, правильно – архангелогородских читателей) касательно Лескова с Тургеневым я одобрил, а с Чарской не знаю, не читал. Впрочем, как показывала моя практика читателя ещё с советских времен: самые интересные книги – самые затасканные.

Квартирная хозяйка не говорила, что в квартирную плату входит ещё и стол! Потому я был приятно удивлен, когда моя хозяйка Галина Витальевна пригласила меня на ужин и положила в тарелку огромный кусок жареной трески. В той жизни я не входил в большие поклонники рыбы, предпочитая ей мясо, а в этой уплетал за обе щеки всё, кроме дров. С хлебом обстояло гораздо хуже. Архангельская губерния и в мирное время закупала зерно в более хлебных регионах, а теперь ей приходилось рассчитывать лишь на себя, да на те крохи, что давали «союзники». Потому хлеба мне вообще не полагалось. Паёк я ещё не успел получить, а что-то купить сегодня времени не было. Я бы съел треску и без хлеба, но моя хозяйка выложила на стол кусочек из своих запасов. Хм, к чему бы это? И я на всякий случай насторожился.

– Владимир Иванович, у меня к вам деликатное предложение. Вернее, просьба, – начала она издалека.

Я насторожился ещё больше. Хозяйка – женщина лет сорока, вполне ещё ничего, но я только вчера встал на постой и подбивать клинья к молодому парню вроде бы рановато. Но, к счастью, речь пошла совсем о другом.

– Владимир Иванович, у нас, в Архангельске, – зачем-то уточнила она, словно я мог подумать, что речь пойдет о Мурманске, – существует квартальный комитет, объединяющий домовладельцев. По сути – это ополчение.

– Народная милиция, – подсказал я.

Галина Витальевна поморщилась.

– У нас была милиция, после переворота – бывший отряд Красной гвардии, но он отправлен на фронт, да и раньше от него было мало толку. Нет, мы сами решили создать отряд самообороны, чтобы патрулировать улицы. Сами понимаете – грабежи, кражи, прочее.

– Молодцы! – похвалил я архангелогородских домовладельцев, едва удержавшись от фразы о том, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Но эту фразу хозяйка не поняла бы.

– Наш квартальный комитет объединяет около тысячи домовладельцев, и каждый из нас должен нести дежурство один раз в месяц. Обычно за меня дежурил племянник, но он, как на грех, уехал по делам. Вы не могли бы отдежурить за меня эту ночь? Всё-таки я женщина, и мне трудно всю ночь таскать тяжеленное ружье. А я, в свою очередь, постараюсь и вас как-нибудь отблагодарить.

– Галина Витальевна, какие вопросы! Я почту за честь помочь вам, – тотчас вскочил я из-за стола. – И не нужно никакого отдарка. Скажите только, куда идти и к кому обращаться?

Примерно через час бравый дядька на одной деревянной ноге, но с погонами полковника (золотыми!) вручил мне «берданку» без штыка, десяток патронов и отправил на обход нашего квартала. Вместе со мной в патруле два немолодых дядьки – один повыше, другой пониже.

Мы шли молча, сосредоточенно, старательно вглядываясь в углы, где могут скрываться злоумышленники. Неожиданно мы услышали какой-то шум, крики, звуки ударов, а ещё ругань на двух языках, нашем и английском.

– О, а там опять наши с хасеями дерутся, – заметил тот, что повыше. – Пойдем поглядим? Или хрен с ними, пущай бьются?

Но мы решили выйти и посмотреть. Свернув за угол, увидели, как четверо в английской военной форме метелят двух наших офицеров. Наши отчаянно сопротивлялись, но силы были неравны. Похоже, что англы ещё и профессиональные боксеры. Вон одного из наших уже сбили на рыхлый снег, а теперь с удовольствием пинают ногами. Ну, это уже совсем не по-джентльменски. А теперь и второй упал.

– Ну, суки аглицкие, держитесь! – взревел домовладелец пониже, срывая с плеча берданку. И клацая затвором, заорал: – Перестреляю вас, сволочи!

Англичане, завидев, что к русским подошло вооруженное подкрепление, поспешили сбежать. Похоже, бегом они тоже занимаются профессионально. Преследовать убегающих мы не стали. Мои соратники люди уже немолодые и запыхались, пока бежали к месту драки, куда уж им пускаться в погоню, а я, конечно, герой, но не настолько, чтобы бежать сразу за четверыми, да и ссориться с интервентами мне не с руки, они ещё понадобятся.