Я уже тихо рыдал от хохота, представляя Аглаю на съезде РКСМ. Беда!

Как-то вечером, выкроив время, я повел Полину в театр. Художественный находился в Камергерском переулке, труппа ещё не уехала (помнил, что в девятнадцатом почти все ведущие актеры гастролировали на территории, занятой белыми) и ужасно хотелось попасть на Метерлинка. Сколько читал о «Синей птице» в исполнении первой труппы, не счесть. Видел одноименный фильм с молоденькой Маргаритой Тереховой, но это не то.

Увы, сегодня в театре давали «Анатэма», поставленный Немировичем-Данченко по пьесе Леонида Андреева ещё в десятом году и с тех пор не возобновлявшийся на московской сцене. Говорят, что постановку некогда запретил сам Столыпин.

Петр Аркадьевич Столыпин до сих пор в нашей стране фигура неоднозначная. Для кого он «Великий реформатор», для кого «русский Бисмарк», для кого «Вешатель». Для одного кинорежиссера, оскароносца и орденоносца Столыпин – самый выдающийся россиянин всех времен и народов!

Касательно же «Анатэма», тут я согласен с Премьер-министром. Запретить! Пустая сцена с задником, на котором намалеван одинокий утес с облупившейся краской. Железные врата, возле которых стоял Некто с мечом во весь рост. А по сцене, словно лягушка, подпрыгивал главный герой.

Боже ты мой, какой напыщенный язык! Не спасал даже великий Качалов в лысом парике, изображавший Анатэма. Действующих лиц было много, но я никого не узнавал. Ну, разве что Некто у входа – не то ангел, не то апостол Петр, не желавший впускать в рай главного героя, походил на молодую Серафиму Бирман, запомнившуюся по роли княгини Старицкой из Эйзенштейна.

Из-за напыщенного старомодного языка я даже не мог понять, о чём идет речь?

– Молодой человек, – кто-то подергал меня за плечо, – попросите вашу спутницу, чтобы она не так громко храпела.

Пожалев о потраченных сорока рублях, ухватил Полину в охапку и повел в буфет. Народу там было немного. Ещё бы! Из ассортимента лишь чай с какими-то страшными сухарями, зато по цене десять рублей за стакан и по три рубля за сухарь!

– Пойдем лучше домой, там и попьем, – предложила барышня, слегка смущенная своим поведением в театре. Но осуждать девушку я не стал. Ещё бы немного, сам заснул.

Мы шли от Камергерского переулка к Дому Советов, любуясь на прихорашивавшуюся Москву. Решили сделать круг, пройдясь мимо Большого театра. Ух ты, какая красота! Сквер перед театром превратился в какой-то волшебный сад с деревьями, окутанными лиловым туманом! Красная бахрома развешана по площади, а дорожки залиты лунным светом!

А где подсветка, где лазерные установки, рассеивающие свет и дающие целостные картинки? Чудеса! Я даже и не думал, что такое возможно в восемнадцатом году!

– Вова, а откуда у тебя деньги? – неожиданно спросила Полина.

Я замялся, потом попытался всё обратить в шутку.

– Вот, ещё не женился, а ты мне уже допросы устраиваешь. Надо интересоваться не тем, откуда деньги у мужа, а куда он деньги потратил!

– Вов, ну скажи, – начала приставать девушка, а потом со злорадством сказала: – Не скажешь, я тебя «вовкать» стану!

– Тогда я тебя Капкой обзову! – пообещал я, и девчонка надулась, как мышка. Но надолго её не хватило. – Вова, ну скажи, а? Интересно ж.

– А тебе сколько нужно?

Полина слегка замялась, а потом таинственным шепотом сообщила:

– Две тыщи.

У-у. А мне выписали премию в размере трёх месячных окладов – две тысячи четыреста. После визита в театр осталось меньше. Если отдать Полинке две тысячи, останется с гулькин хрен, а я собирался поднакопить деньжат и купить себе новые сапоги, потому что старые уже начали просить каши. С другой стороны, сапоги стоят четыре тысячи, и накоплю ли я на них – не факт. Цены всё лезут и лезут вверх. Но в башку лезли нехорошие мысли – а не раскручивают ли меня? Всё-таки, хотя тело Владимира Аксенова и было двадцатилетним, но от пятидесятилетней башки Олега Васильевича Кустова не избавиться. Этакий папик, кошелек на ножках. А к пожилым мужчинам, роняющим слюну перед малолетками, я относился с брезгливостью. Напустив в голос строгости, спросил:

– Что ты себе опять насмотрела?

– Жакетик, – сообщила девушка. – Я тут себе у одной старушки присмотрела, приценилась. Она три тысячи просит, но сказала, что и за две отдаст. Вишь, Степан скоро на фронт уйдет, а мне губернский комсомол поднимать. Не знаю, изберут меня председателем губернского комитета РКСМ или нет, да это неважно, а у меня и одежды-то приличной нет. Лучшее платье мне в прошлый раз беляки изодрали, а новое не купить, и материи нет, чтобы сшить. Было у меня кое-что, так всё старое. Неужели не замечал? Я же, чтобы в Москву съездить, по знакомым ходила, одежду собирала. А куда годится, чтобы комсомольский вожак ходил как полохало?

Мне вдруг стало жалко девчонку. Не обращая внимания на народ, бродивший по вечерней Москве, крепко обнял её и поцеловал.

– Дам я тебе денег, покупай.

Мы вернулись в гостиницу. По какому-то случаю – может, в честь годовщины революции, по трубам второй день шла горячая вода. Полина, ни разу в жизни не купавшаяся в ванне, ограничилась помывкой из душа, моей радости не поняла, но я был счастлив. Хуже, что ванна, не чищенная со времен той же революции, была даже не желтая, а коричневая. Чистящего средства или хотя бы соды достать не удалось, но отыскался пакет сухой горчицы. Вспомнив «домашние хитрости», печатавшиеся в журналах времен позднего СССР и Перестройки, я так отдраил ванну, что любо-дорого поглядеть.

Пока девушка хлопотала по хозяйству, готовя нехитрый ужин, я решил по-быстрому искупаться. Когда ещё в эпоху гражданской войны удастся принять ванну?

Только-только набрал воды, залез, как явилось моё «сокровище». Хихикнув при виде меня и даже слегка смутившись, словно впервые видела голого мужчину (по крайней мере, раз пять видела), спросила:

– Вова, а откуда у тебя деньги?

– Взятку взял, – ответил я. – Вот сегодня иду это я, иду и думаю, а не взять ли мне взятку? Пошел и взял. А ты что подумала, что украл?

– Дурак ты Вовка, – надула девушка губки.

Пристроившись у ванны на специальной подставочке, начала поглаживать мои шрамы.

– Не болят?

Я только пожал плечами. Рука болела к перемене погоды, так это и хорошо, есть свой барометр. А сквозная иной раз побаливала, но терпимо.

А ручонка Полины тем временем начала перемещаться от шрама на груди к животу, а потом дальше…

Девушка немного поверещала – мол, куда ты такой мокрый, новую блузку испачкаешь, ужин остынет, но потом смирилась с неизбежным.

Ужинать мы сели поздно. И даже очень поздно. Я сам не ожидал от себя такой прыти, да и Полина тоже.

– А вот кому-то вначале не понравилось, – подколол я барышню.

– Так мало ли, что кому поначалу, – невозмутимо парировала она. – Всё по товарищу Марксу!

– В смысле? – опешил я. – Причем здесь товарищ Маркс?

– Ты три закона диалектики знаешь? Единство и борьба противоположностей, когда стороны, которые исключают друг друга, дополняют друг друга и находятся в неразрывном единстве. Ты мужчина, а я женщина. Мы противоположны, но не можем друг без друга. Так?

– Ага, – кивнул я, не в силах что-либо возразить. В восемнадцатом году ещё не знали ни о трансгендерах, ни о другой мути, всплывшей наверх.

– Второй закон – переход количества в качество!

– Ну, тут понятно. А как быть с отрицанием отрицания?

– Фи, – скривила Полина носик. – С этим-то как раз просто. Переход из одного качественного состояния в другое произошел после преодоления старого качества и вторичного принятия в новом виде. Словом, я превратилась из девушки в женщину, вот и всё.

С классиками не поспоришь! С этими мыслями мы и начали пить чай.

– Вова, а за что тебе премия?

Зараза ты! Я чуть чаем не подавился.

– А с чего ты решила, что я премию получил?

– Взяток ты не брал – сам говорил, что охранником работаешь, а кто охраннику взятки даст? Воровать не умеешь, – стала перечислять Полина. – А ещё у тебя в кармашке часики тикают, а раньше их не было. Ты бы показал, что ли.