Дом, где проживала семья уже лет так пятнадцать, мог быть честно назван если не дворцом, то особняком. Облёкшийся в зернистую кожу гранитного камня, фасад изобиловал красками сливковой и кофейной. В смешанной массе последних заметно искрились вкрапления алого цвета, разлетавшиеся кое-где по стенам бурными всплесками. И совсем в меньшинстве, в гуще перечисленных, местами, редели чёрные зёрна. В таком же разновидном облачении оба крыла дома закруглялись парой эркеров с арочными окнами. Эти полукруглые стенные выступы шли в плоть до четвёртого яруса, где превращались в открытые балконы под навершием крыши. А между крыльями дома, во входной лоджии, располагалось пожалуй самое броское из внешних украшений данного имения — небольшая колоннада. Четыре восьмигранные колонны, не выше двух саженей, были, однако, интересно отделаны, и потому — примечательны. На значительных размеров базах и капителях каждой стоящей горельеф изображал тёмно-красные шары, как бы выраставшие, подобно плодам, из цветочных сердцевин. Шары из камня исполняли роль гранатин. Выше колонн растянулся карниз, орнаментированный листьями ипомеи, похожими на символы сердец, а ещё повыше, минуя остеклённую стену этажа, подводили черту змеи, той самой ограды, на поручне которой Вергиен видел Челсию.
Змей, именовавшийся противоядным, был не только олицетворением современной государственности, с заботой обвившей древо страны. Для многих, это существо, редко называвшееся животным в силу своей значимости, являлось, ни больше ни меньше, персонификацией духовной чистоты. В этом же защитнике сдержанных, страже и покровителе не падких к страстям, многие люди находили освободителя, вызволившего их народ из удушающих объятий змея тысячи чувств. Внешние признаки, отличавшие одно священное пресмыкающееся от другого, были просты: издревле правивший царством копий, в лице культистов пятого светила, и недавно низвергнутый волей экзосоциума, змей тысячи чувств, изображался с красными глазами и зелёной чешуёй. Змей же противоядный, занявший теперь его место и почтенно украсивший ограду террасы, узнаваем был по синим глазам и чешуйкам белого цвета. Что до внутреннего образа двух этих змеев, то у обоих он был чересчур замысловат для размышлений за дневным кофепитием, поэтому Кордис и не стал углубляться в этом направлении. На том, в очередной раз подчеркнул для себя, что все убийства, совершённые им во время восстания против культистов, являлись вынужденной необходимостью, задействованной во имя спасения давившегося пороком государства.
Смотря перед собой и охватывая взглядом весь фасад дома, Кордис не мог не обратить внимание на сидящего возле окон Энджуара Олдстена, одиноко читающего и иногда поглядывающего на него тёмными очками. Энджуар находился здесь для наблюдения за подозрительными гостями и сопровождения Сии Фэстхорс в дни её отлучений. Хоть Энджи и гордился всего одним глазом, Кордис ему доверял, но с учётом приезда намеревался отослать друга на отдых. Обложенный старинными уставами, бывший городовой заповедника высоких теней вновь кинул взгляд на него, и мужчина, сидевший с семьёй за столом, подозвал его к себе жестом. Тут же Энджуар хлопнул книгой в руке, не глядя закрыв её и отложив на скамейку. Позабыв о двух других уставах, лежащих открытыми на его коленях, он встал, и книги с шелестом страниц полетели на землю. Тут он пробормотал ругательство, нагнулся, не сгибая ног, и подобрал их, высматривая, не погнулись ли уголки. Барсонт рассмеялся, но быстро затих.
— Капитан, — приветствовал Кордиса Энджуар, подойдя к столу. — Доброго расположения, — просил он у семьи, когда кланялся. — Чем старый офицер может услужить вам?
— Побереги уставы, сынок. В них живёт мудрость наших предков, лучших из них, — говорил ему Барсонт, всегда заводившийся, когда дело касалось чего-то подобного. Энджи чуть заметно кивнул, а Кордис отважился на замечание, в адрес отца.
— Отче, пожалуйста, ешьте. И не встревайте.
— Так я и ем! — отвечал он ему с раздражённым лицом, забирая из корзинки последний эклер.
— Уж если Одвик и Ричард сейчас подойдут к нам сюда, и присядут, почему бы и вам не присесть? — спросил Кордис, одновременно пригласив офицера за стол.
Энджуар, стоявший в форменном чёрном фраке с зелёной подкладкой, заметно изменился в лице. Меньше всего хотелось ему портить своим видом настроение девочки и её матери, и так не особо жаловавшим его нахождение в этом имении. Что страшне́е — повязка, носимая им под очками на месте пустовавшей глазницы, была не при нём. Она натирала, и этим утром он решил не надевать. Вот сядет он сейчас, согнётся над треклятой тарелкой, и всем господам из-под маленьких линз откроется бездна, в которую лучше никогда не заглядывать... Он помолчал, собрался и ответил:
— Мой друг, пожалейте супругу, — с улыбкой, ужасной и мёртвой в своём выражении. На большее его не хватило. Энджи разнервничался. Неловкая тишина разразилась как буря в голове офицера, но длилась мгновение.
— Зачем мне жалеть? Я же приехал! — выдохнул Кордис и засмеялся заражающим смехом. Публика, конечно, сдержалась. — Я не хочу слышать! Сейчас же присаживайтесь и наслаждайтесь нашей компанией. Кто-кто, а вы заслужили.
— Правда, любезный. Мы многим обязаны, и совершенно рады вам, — молвила Сия с соблазняющей интонацией; с такой, какой нельзя было перечить.
— Благодарю. — Энджуар присел к ним.
Пищи на столе оставалось немного, и Энджи не мог разделить её с Ричардом, которого всё не было, по сему он уставил свой взгляд на непрозрачный кувшин, скорее всего с соком. От места, где находился Энджуар, сосуд стоял далековато. Офицер безрассудно поддался вперёд, дотянувшись к нему только кончиками пальцев, без успеха поспешившими нащупывать ручку. Скромно доедавшая кусочек пирога, Оленн отложила приборы и взялась за кувшин, намереваясь помочь. Но на месте глазурованного фарфора её ладонь почувствовала руку офицера, как раз обхватившую этот сосуд. От неожиданности девушка глянула мужчине в лицо, и потому, что голова его оказалась несколько ниже её, так как он согнулся, дотягиваясь, верхнее окружие пепельного мрака блеснуло перед ней. Оленн успела вдохнуть ужас, не издав ни звука, и овладев кувшином, другой, левой рукой, переставила его поближе к офицеру.
— Выручаете, спасибо, — говорил ей Энджуар, теперь уже с улыбкой бодрой.
Когда кухарка потянулась в право с кувшином в руке, сидевший рядом Барсонт услышал её. Тонкий аромат девицы теснился в ней с тяжёлым и неуместным запахом добротной выпечки, но старик таки сумел его выловить, раздразнённый ещё и дыханием юной служанки, и её миловидным лицом, и забавным нарядом; голубым чепчиком, фартуком и декоративным, белоснежным воротником, закреплённым под шеей брошкой из золота. Всё это разлилось подле Барсонта как внезапный ливень в сухой и жаркий день, а сам он встал на место человека, измождённого длительной засухой и жаждой. «Этот Вергиен... — с упрёком вспоминал о нём старик. — Вергиен, и его разыгравшаяся похоть, умело выдаваемая за любовь». Если бы не их смехотворные сношения, продолжал старик, которым покровительствуют славные детишки, как он называл свою невестку и сына, эта дарительница тайной благодати объездила бы многие долины и леса его угодий. К счастью Одвиктиана, таким небезобидным прогулкам бывать не суждено. При первых же намёках на предъявы к расположению Оленн, Кордис выставит отца, просто воспользовавшись подошедшим поводом, Барсонт это знал. А закат в одиночестве не был в его планах. Но желание добавилось.
Кордис ощущал, как меняется его физиономия. «И они ощущают». Под «ними» он имел в виду тех людей, что сидели за столом уже не первые десять минут, в тяготившем ожидании Ричарда Фэстхорса. Стан мужчины замер, руки находились в положении, говорившем о стремлении вынуть сигарету. Кордис внимательно смотрел на пьющего холодное Энджуара Олдстена, севшего напротив, чуть левее места для Ричарда. Птицы, несущие фрукты в клювах и когтях на расписанном стакане, привлекли мужчину своей яркостью и навели на мысль: «Пусть Энджи поставит стакан в блюдце, как только допьёт. Пусть поставит точку ударом стакана и будем расходиться», —сказал он себе, вознамерившись навестить сына самостоятельно.
