— Ричард не выходит, потому что боится тебя, папочка, боится, — предположила Челси, вытаскивая из блинчиков ломтики лосося и съедая только их. Самой Челсии боятся было нечего, ведь ни военная служба, ни одержимость ею отца её касаться не могли, и она понимала это. А девочка была бы рада, как сама она многократно думала, если бы Ричард отправился куда-нибудь по подобным надобностям и перестал её расстраивать.

— Ну что ты, доченька, — с добродушностью возражал отец, — мужчины не боятся друг друга. К тому же, Ричард мною любим точно так же, как и ты, — говорил он с мимолётной нежностью, которую Ричард никогда не получал. — Сейчас он придёт к нам, и всё будет как надо, — приговорил отец. Супруги, их дочь, и пожилой отец Кордиса, принимали пищу, погрузившись в недолгое ожидание.

Сия призадумалась. «Как надо — это как?» — спросила она себя, отыскивая в голове смысл изречения супруга. Почувствовав, как светлые брови невольно изгибаются, выражая озадаченность, женщина призвала на лицо простоту. «И всё будет как надо... Возможно, он имел в виду единство семьи за столом, семьи, которую ему бы хотелось видеть вместе после трёх ходов разлуки», — догадывалась Сия, разрезая ещё тёплый хлеб.

Придя к выводу, что греметь на летней кухне утварью, пока хозяева обедают, не лучшая затея, Оленн решила пойти в дом. Внезапно, к проходившей кухарке обратилась Сия, ещё более внезапнее пригласив её сесть рядом. Оленн опешила. С чуть ли не ужасом взглянула на Сию, размыслив, что ей послышалось. Ничего не говоря, она хотела уйти, но Сия вдруг добавила:

— Юное дарование, твои приготовления чудесны! Я считаю, ты должна попробовать.

Оленн почему-то показалось, что довольство госпожи звучит слегка наиграно. Кухарка опустила взгляд.

— Вы снисходительны, — ответила она, не поднимая глаз. — Но ведь меня многое ждёт, — занервничав сказала девушка, — кухонная работа, моя госпожа.

Я думаю, это подождёт, — с лисьей улыбкой заверила Сия, имея в виду или работу, или ещё боги знают что. Кордис и Барсонт наблюдали этот странный диалог, по-дурацки переглядываясь. Мимо проходил Вергиен.

— Одвиктиан, — Кордис обращался к нему, — тогда уж и ты присядь, будь добр.

— Что? — полушёпотом произнёс Одвик, не понимая происходящего. Он подошёл к господину, как бы ожидая чего-то.

— Поддержи её, — тихо сказал Кордис, — она трепещет.

— Ваше сиятельство, я только того и желаю, чтобы всегда её поддерживать, но у меня есть неотложное дело, порученное Ричардом, на редкость неотложное. — Также тихо рассказал ему Вергиен, собираясь удалиться.

— Ну ладно. Выполняй и приходи за стол, — приказал ему хозяин. Поклонившись, Вергиен пошёл быстрым шагом.

Вниманием Оленн завладели изысканные стулья господ, являвшиеся не только приспособлением для сидения, но и источником душевного удовлетворения, таким, как искусные изваяния усадьбы или ухоженный цветник возвышавшейся террасы. Девушка отодвинула один из стульев, взявшись за высокую спинку. На окаймлявшей середушку деревянной раме теснились вырезанные фигуры отличающихся одна от другой птиц. С клювами, вонзёнными под собственные перья, с распущенными и сложенными крыльями, малые и большие — виды и положения рознились. Оленн присела, пододвинувшись к столу, между Сией и Барсонтом. Сервировка, производимая Одвиком, никогда не исключала появления неожиданных гостей, в связи с чем тарелок на столе было достаточно, на все восемь мест. На зеленовато--желтеющей скатерти, чья ткань была гладкой, как кожа целомудренных, остывали яства, подданные в излюбленной знатью посуде из костяного фарфора. Оленн знала это не потому, что могла разглядеть под слоем белой глазури его неявные признаки, а по рассказам Одвиктиана, посвящавшего её в тонкости современных приличий.

«Сервиз из золота, из серебра, вообрази себе, стал считаться на их скромнейших застольях показушным излишеством», — говорил как-то Одвик, когда никто не мог слышать. «Теперь, по примеру и наставлению какого-то умника из царственной свиты, весь двор отказался от благородных металлов в столовых приборах и заменил их, по тому же наставлению, на кости, глину и сталь. Какая самоотверженность!» — тихо восклицал управляющий, забавляя свою подругу до хохота.

— Дорогуша, опробуй пирог, — предложила ей Сия, передавая блюдо с заранее нарезанными кусками.

— Как неловко, — по девичьи жалко сказала Оленн, в ответ на дивный жест госпожи. — А как же ваше сиятельство? — спросила кухарка, нервно поглядев в глаза Кордису. Мужчина показался ей излишне холодным, но таким он, к счастью, казался ей всегда. «Это что, проверка на скромность? ЧТО ПРОИСХОДИТ?!» — кричало сердце служанки.

— А как же я, — безрадостно смеялась госпожа, ударяя по ушам своей безрадостностью. — Но я ведь не ем мясо, дорогуша. Неужели забыла? — дразнила её женщина. Оленн не забыла. «Ты не одна за столом, дорогуша», — подумала служанка, внутренне взбесившись. «Спроси-ка у усатого, для кого здесь этот пирог. В отличие от тебя, он мясом не брезгует. Проклятая культистка», — расходилась девушка, давая волю мыслям.

— Простите, но всё это так странно... — лишь ответила Оленн.

— Нисколько. Возможно это не часто доводится слышать от меня, но я верю, что мы все в этом имении достойны делить трапезу за одним столом.

Говоря, Сия повысила голос, пропевая гамму убеждения настолько чисто и мелодично, насколько позволял ей талант. Оленн и все обедавшие высказыванием были убеждены. Молодой служанке стало совестно.

Нет, надуманное равенство господ и прислуги не могло являться действительной причиной такого приглашения. «Моя любовь, мой утешитель только вернулся из края страданий в это уютное гнёздышко, да и то, ненадолго. Тогда с чего-же мне разменивать наше личное время на посиделки с простушкой и положившим на неё глаз Вергиеном? Разумеется, за этим лежит смысл!» — разглагольствовала женщина, в застенках своих мыслей. Присутствие Оленн, согласно её замыслу, должно стать эдакой моральной преградой, проведённой между супругом и сыном, если первый вдруг начнёт склонять второго к «единственно-верной и важнейшей профессии». Ричард в таком разговоре предрасположен дерзить, что в случае с Кордисом чревато скандалом, бесполезным и едким. Однако за одним столом с Оленн (пусть и простолюдинкой), Сия надеялась, оба поведут себя в подобающей их благородию манере и общаться будут вежливо и мирно, по крайней мере, внешне. «Но зачем он пригласил Вергиена?» — спрашивала женщина, тут же удивляясь. «Неужели... Неужели Одвик, под твоим влиянием, должен приукрасить воинское дело и тем самым подтолкнуть нашего сына под знамёна противоядного змея? Ах… отчаянная низость. Кордис, любимый, придумай что-то более достойное, ты бы мог», — злорадствовала Сия с улыбкой на лице.

- - - - -

Вопреки неуважительному отсутствию сына, с каждой минутой рвавшему терпение на куски, Кордис не терял самообладание и даже продолжал быть довольным недавним приездом домой. Помимо самого увольнения, во время которого он был уполномочен хорошенько отдохнуть, его также радовала собственная желанность, получаемая от женской половины семьи. Ножом нарезая и вилкой накалывая один за другим две пары блинов, он отправлял их в свой рот, на суд челюстям. Некоторых зубов, обязанных присутствовать на всех заседаниях, замечено не было, и вот почему: они были выбиты. В одной из тех схваток в степи, где враг наступал неожиданно — из засады. Зубы, естественно, инструмент важный, но не настолько, чтобы страх потерять их препятствовал Кордису выходить на разведку, что он и делал. За это и за подобное, вроде личного участия в непростых битвах, он и стал известен под четырьмя светилами как небезучастный генерал. Подчинённые гордились им как никем другим, а с тем, побуждаемы были сражаться с большей ответственностью, рвением и самоотдачей, по примеру предводителя. И эта их храбрость, защищавшая отечество, была важна для Кордиса не меньше, чем зубы.

Гуляя языком по полости рта, очищая дробильню от застрявших кусочков, мужчина вновь поймал себя на мысли, отвлечённой от здоровой праздности, которой он желал предаться. Перед каменной площадкой со столом, где его семейство принималось за сладкое, высился и ширился задний фасад дома, всё время обеда им наблюдавшийся, так как сидел он прямо напротив. Кордис вдруг осознал, что слишком уж редко ему приходилось рассматривать детали родного фасада. С чашечкой тёплого кофе в руке, он созерцал их в молчании.