— Я говорила, что сама не делаю модерн арт, — тихо сказала Олеся.

— Ну, это намного красивее.

— Думаешь?

— Да.

— Спасибо, — она снова закурила.

— Допиши картину.

— Зачем?

— Это может быть самым главным. Что самое главное в твоей жизни?

Она растерянно посмотрела на него, забыв в очередной раз сделать затяжку.

— Какой главный проект? — сказал он.

— Никакого.

— Плохо. Вот если бы ты хотела написать самую совершенную картину на свете, то надо было бы работать над этой.

— А-а. Нет, я не хочу ничего такого. Раньше, может, болела какими-то амбициями, а теперь так. — Олеся пожала плечами.

— Ясно.

— Повесишь ее?

Андрей забил в стену гвоздь, соорудил из проволоки петлю и прикрепил к задней части рамки и повесил на самую светлую из стен.

— Теперь, когда тут висит незаконченная картина, это модерн арт, — сказала она.

Затем Олеся предложила поесть. За обедом они сначала молчали, потом она спросила:

— А какое у тебя дело? Самое главное.

— Раньше было такое. Хотел достучаться до людей. Чтобы их тревожило происходящее в городе, на улице, в стране. Чтобы репортажи были хлесткими, животрепещущими, помогали что-то исправлять, менять.

— А теперь?

— Теперь не знаю. Здесь полный информационный вакуум.

— Это точно. Знаешь, меня ничего, в общем, не интересует с тех пор, как Петя пропал, кроме одной мысли: почему же им всем настолько наплевать? Ну хорошо, я — меня сломали. Забрали у меня мужа, лишили возможности его искать. Но они-то все могут задать себе вопрос, что мы тут все делаем. Но никто не задает. Больше того, они страшно бесятся, когда я прошу их это обсудить. Ну, или когда просто говорю свои мысли.

— Кто, соседи?

— Ну да, соседи, коллеги… Они так и смотрят… Разъяренно, ты знаешь. Мол, заткнись! Почему? Если мне просто любопытно.

— Не знаю.

— А тебе тоже все равно, почему и зачем нас вывозят в эти городки?

— Я… — Андрей попытался вычерпнуть ответ со дна своего полуспящего рассудка, но ничего не нашел. — Не знаю.

— Значит, все равно, — со вздохом подытожила Олеся. — Я уже думаю: может, они что-то добавляют в воду, чтобы мы все тут отупели?

Потом они вышли прогуляться. Прогулка превратилась в упрямое, многочасовое хождение по городку. Они замотались в шарфы, потому что дул ветер и валил снег, и говорить было почти невозможно, но и без разговоров Андрей понял, что они занялись отчаянными поисками Пети.

Они прошли главную улицу города — Ленина — из конца в конец, ныряя в переулки и дворы. На краю города стояли КПП, вокруг которых напряженно гудели огромные пронизывающие ночь прожекторы. За последним рядом домов чернела и выла непроницаемая тундра. Они не говорили об этом, но оба знали, что если человека просто вытолкнуть туда, в метель, и заставить немного пройти, он вскоре вряд ли найдет путь назад: город мерцал слабо, а следы заметались в течение нескольких минут.

Вернувшись обессиленными, они вошли в Олесину комнату и улеглись на большую просторную кровать. На ней было вполне достаточно места, чтобы двое взрослых лежали порознь, не касаясь друг друга, но, когда он немного отдохнул, Андрей перевернулся и обнял ее в темноте. Олеся дышала тихо, чуть слышно, и он стал бродить по ее телу, распаляясь от того, что наслаждается ею как добычей. Он заставил ее дыхание стать частым, прерывистым, умоляющим, и потом вцепился в нее поцелуем, и она ответила ему: сначала вяло, как бы нехотя, а потом — он чувствовал, как меняется ее поцелуй — с согласием. Он чувствовал, что ей стыдно и неприятно и что они оба наслаждаются отвращением к тому, что делают. В коридоре шумела коммунальная сутолока: хозяева и эвакуированная семья смотрели хоккейный матч, кто-то готовил еду, ребенок занимался на пианино.

Выйдя снова на мороз, Андрей почему-то подумал, что скоро исчезнет и Олеся, и ничего, кроме ее картины и этой вспышки сумасбродной любви, от нее не останется. Точно так же в один прекрасный день придется исчезнуть и ему, и от него тоже не останется ничего, кроме размытых воспоминаний о женщинах, с которыми он когда-либо бывал.

На Новый год, как и договаривались, они встретились с Сергеем перед монументальным зданием управления по информированию граждан и ревизии гражданской активности. У каждого было несколько пакетов: салаты, фрукты, овощи, холодец, блины и, конечно, выпивка.

— Ну, здравствуй! — радостно воскликнул Сергей.

— Привет!

— Наконец-то. Ух, сейчас отметим!

— А тебе не надо будет работать? — на всякий случай уточнил Андрей.

— Ну-у, я тут еще никогда не дежурил на Новый год, но, думаю, ничего не приплывет. Ну и потом, на праздник дисциплина всегда чуть падает, это нормально.

Управление показалось Андрею таким же пустым, как и в день, когда они приходили с Петром. Пожилой охранник поздравил их с праздником и предупредил, что в одиннадцать уйдет домой, а ключ от здания отдаст Сергею, и им надо будет запереться изнутри.

Сергей бодро принялся разливать водку, и, несмотря на вялое сопротивление Андрея, они начали пить уже в десять вечера.

— А что тянуть? — удивлялся чиновник. — Страна огромная: уже некоторые закончили праздновать и легли отсыпаться, а мы только начинаем!

— Ну да.

— Тебе приходило в голову, насколько она большая!?

— Нет. Чем дольше я здесь, тем хуже чувствую масштаб.

— Масштаб чего?

— Мира.

— Ну, за мир и выпьем.

И они выпили. Пожевав закуски, Сергей сказал:

— Это для вас, горожан-хипстеров, размеры ничего не значат, а ты полетай с мое из конца в конец страны — поймешь, что это такое. А еще лучше съезди.

Андрей меланхолично кивнул.

— Эй, да ты без новогоднего настроения совсем!

— Да, пожалуй.

Андрей поднял на него слегка помутневший взгляд. Они еще выпили, и он понял, что все перед глазами плывет.

— Э, так дело не пойдет, — сказал Сергей огорченно, — эдак ты еще до Президента уснешь.

Они вышли на мороз и покурили «Северных». Андрей немного пришел в себя и почувствовал веселость, которая, как ему казалось, под огромным давлением все это время тайно копилась, а теперь рвалась наружу, и алкоголь пробивал ей дорогу. Следующую рюмку они уже выпили по его инициативе.

— Виски, оказывается, очень тоскливый напиток, — сказал он, — после него чувствую себя таким тяжелым и грустным.

— Это потому, что он весь паленый, — Сергей засмеялся. — Слушай, ладно, скажи мне другое: у тебя получилось с его женой?

— С женой?

— Ну, с женой Петра. Ты же для этого на него наговорил, ну, признайся!

— Э-э, я бы не хотел об этом…

— Да давай, ладно тебе! У меня же есть чуйка на это! Я тогда сразу тебя раскусил и поправил. Но оказалось, что ты все равно угадал! Вот это я называю чутье! Ты на него наговорил, но… оказался прав! Это в нашем деле самое важное! Чувствовать даже поверх своих мыслей!

— Этого я уже не понимаю.

— Так получилось с ней или нет?

— Получилось.

— О-о, — Сергей с уважением похлопал его по плечу, — и сколько раз?

— Один раз.

— Один, — задумчиво повторил чиновник. — Ну, все равно молодец! Выпьем за чутье и за твой один раз!

Андрей выпил. Он немного насторожился — не пытается ли новый друг подвести его под статью.

— А что с ним случилось, с Петей? — спросил он.

— Этого я не знаю. И никто тебе не скажет, даже те, кто знает.

— А кто знает?

Сергей пожал плечами.

— Те, кому положено, — он засмеялся. — Да ты не беспокойся. Не думаю, что он найдется. Сам понимаешь, время неспокойное, назад в городок его никто не пустит, даже если он придет!

Внутренне похолодев, Андрей почему-то рассмеялся, и они снова выпили. После этого он потерял счет рюмкам и тостам и перестал следить за нитью разговора. Редкие фразы и предложения, бывало, выплывали над общим шумом речи: например, он запомнил, что Сергей стал смеяться все громче и как будто отчаяннее, хлопал его по плечу (потом и по обоим плечам) и держался за живот. Во время смеха его рот широко раскрывался, он скалил зубы, закрывал глаза и походил немного на обезьяну. Андрей запомнил, что несколько раз чиновник повторил одну и ту же мысль: «Конечно, надо тебе к нам!.. ценный кадр мог бы выйти… вот после праздников…».