– Так прошло только девять лет.

– Да? Ну, значит, ещё год осталось ненавидеть, – Нина расхохоталась снова. – Но ты не бери на себя. Я тогда тупая была, пи***чка мелкая, не понимала… Щас-то я понимаю, что ты не виноват, что родился у своей мамаши. Да и батя тебя, по сути, никогда же не любил, да?

– Ну не знаю. Наверное, нет.

– Во-от. А я всё думаю, что приеду как-нибудь к вам, толкну дверь и как крикну: «Эй, батя! Это твоя доча! Обними штоле?!».

– Мать ох*****!

Толя с Ниной посмотрели друг на друга и закатились смехом.

– У-уф, – отдышалась Нина первой. – Но я серьёзно. Хотела бы приехать так. Понимаю, что к вам домой нельзя… Но ведь я девять лет о нём думаю. Неужели ему по***? И тут где-то полгода назад накурилась и написала ему смску, прикинь?! И он мне ответил! Мол, «Привет, Нинок. Ага, помню-помню, что ты ещё там. Ну, ты там как, держишься?». «ДЕРЖИШЬСЯ», ****, ты прикинь!

Толя улыбнулся.

– Я просто угорела с его вопроса, а-ха-ха. Но на следующий день ещё написала, и так мы периодически списываемся. Вот всё жду, когда он к себе позовёт. Потому что, братик, по правде сказать, я тут так ЗА***ЛАСЬ!

Толя не знал, что на это ответить, и вернулся к картошке. Но пока его предположения о Нине полностью подтверждались.

– И как ты себе это представляешь?

– Не говори с набитым ртом.

– Как ты себе это представляешь?

– Что?

– Ну, что он тебя зовёт к себе.

– Я толком не знаю…

– Не знаешь?

– Ты прав, – рассмеялась Нина, – п***у! Я ведь уже всю эту сцену в голове тысячу раз проиграла! Возвращаюсь я такая к нему, он меня обнимет и скажет: «Прости, доча, я маленечка переборщил. В восемнадцать лет нельзя ребёнка одного оставлять. Ведь мы все хотели, как лучше – у меня была дочка, у неё – сыночек. Мы с ней думали, что вы подружитесь, да и нам легче станет…»

– Ты про мою маму?

– Ну да. Но не я думала, а он типа думал! – Нина подняла палец вверх. – Его слова как бы…

Она потеряла свою мысль и молчала несколько минут, за которые Толя прикончил картошку. Теперь он сидел и смотрел в окно. Он ничего не видел из-за яркого сияющего торшера, но знал, что снежная стена падает с неба, и мир сделался совсем маленький – настолько, что дальше Благодельска ничего нет. Можно никуда и не уезжать – нигде не будет ничего нового. Люди встречаются, снюхиваются, хватаются друг за друга, размножаются, селятся в новые, лучшие дома, чтобы обставить их, износить их, привести в негодность, снести… Во всём Благодельске – который просто на маленьком пространстве отражает весь мир – люди подчиняются одному неписанному правилу: ищи, что получше, но попроще, не иди трудным путём, опасайся преград, сложностей, вопросов. Пусть мерилом всему будут деньги. Упрости. Стань как та машина: она едет на высокой скорости, ею управляет автопилот; машина видит бегущего через дорогу ребёнка – в её электронный мозг ни на секунду не закрадётся предположение свернуть в кювет и угробить двух взрослых пассажиров, чтобы спасти тупого пи***ка, который кинулся перебегать в неположенном месте… Так и люди – всё уравняют простой формальной логикой. Больше – это лучше, чем меньше. Договор – надёжнее любви. Веселье – лучше тоски. Следование универсальному правилу – лучше, чем размышление над каждым поступком… Благодельск – это такой маленький мир, я зря свалил в Москву, я зря не хотел возвращаться. Там нет НИЧЕГО другого. Ничего, что отличало бы жизнь от жизни тут. Там точно так же я сижу на полу или на диване и мечтаю, чтобы что-то изменилось, хотя ничего не поменяется. Я следую за колесом; меня, как белку, вращает этим ***ным колесом, и мне только кажется, что я бегу не просто так. Б****, я что, сказал всё это вслух?

Толя вопросительно посмотрел на Нину. Он понял, что его голова ходит туда-сюда, ему трудно держать её прямо. Одно неправильное движение – и всё его тело покатится в тартарары, развалится, как будто он ***ный Шалтай-Болтай!.. И *****-муха, все эти изобретения обрели теперь смысл, теперь он их действительно понимает: они были рождены мозгом того наркомана, который ловил свои мысли, скачущие, словно сраные кенгуру по прерии, и которому в этом деле помогала только музыка. Пульс: тыц-тыц-тыц. Она входит в твою кровь, и ты буквально путешествуешь по собственной крови вместе с ритмом. Как же это о*******но – узнавать самого себя, причём никуда не перемещаясь, а оставаясь прямо там, где ты всегда был. Ведь я, по сути, не покидал ***ный Благодельск. Я всё думал, что стал таким нев*****но значимым москвичом, знаком с банкиром, вожу важные документы, ищу свой момент, чтобы подняться, чтобы вместо днищевских тридцати-сорока тыщ получать сотенчик… Но на деле я так и сижу в старом бараке!

Хотя, по крайней мере, теперь я понимаю себя, следуя за кровью: вместе с её циркуляцией я оказываюсь в собственном сердце и вижу всё, что в нём происходит. Сокращение – сокращение – сокращение. Безостановочная работа, точно так же, как мой мозг работает безостановочно – только подавай ему новые ***ные образы, только корми его картинками, видео, голосами, тёлками. Как же я хочу тебя поиметь, сучка!

Нина оторвалась от телефона и глянула на него, потом улыбнулась.

– Что ты смеёшься, братан? – спросила она. – Знаешь, он сколько раз мне **** голову, чтобы я называла тебя братом.

– А ты как называла?

– Да никак: «Он», «она», «они» – для меня вы так и остались безымянными, я даже иногда забываю, как тебя зовут!

Они оба заржали, но Толя почувствовал, что слишком разогнал свой рассудок, слишком далеко ушёл от неё, чтобы поддерживать этот мелкий незначительный разговор и получать удовольствие. Кроме того, ему стало смутно казаться, что топливо, которым он наполнил себя, уже снова иссякает, но если добавить ещё, он вообще перестанет говорить и даже сидеть и просто уляжется прямо тут. А впрочем, что тут страшного?

– Ну что, братик, пошли проветримся?

– А? Не-е… Я хочу ещё!

– Так-так, давай, поднимайся-ка. Надо проветрить головку.

Нина очень неуверенно встала и нагнулась, протягивая ему руку. Толя привстал, но, потянув её за руку, потащил вниз, и Нина упала в его объятия. Они засмеялись, а его руки вяло стали ползать по её телу.

– Отличная фигура, когда это ты себе такую сделала?

– Завидуешь, а? – с гордостью сказала Нина, пробуя встать. – Зальчик, зальчик и ещё раз зальчик, к физруку нашему до сих пор хожу, помнишь его? И летом турничок во дворе. Тут по-другому нельзя, а то в ресторане точно трахнет кто-то, там же одни дальнобои.

– Ты же сказала, там хорошие люди?

– Ну и? Что, хорошим людям трахаться не надо, по-твоему?

Она выбралась из Толиных липких прикосновений, словно не замечая их, выпрямилась и стала одеваться. Толя нехотя поднялся. Было часов семь, и они зачем-то шли под снегопадом. Улицы были пустынные – никто в субботу вечером не хотел гулять в такую погоду.

– Куда мы идём? – спросил Толя. – Пошли обратно, у меня ботинки промокли.

– Не ной, а? Что ты, часто по родному городу гуляешь?

– А может, пусть батя лучше к тебе сюда приедет?

– О-о, а это идея. Я только что с ним переписывалась.

– Правда? – Толя даже остановился от удивления. Всё это время он в глубине души сомневался, что Нина говорит правду.

– Ну да.

– Дай посмотреть?

Она протянула телефон, и он увидел, что действительно Нина обменивается смсками с отцовским номером, пролистал переписку наверх. «Как дела?» – писала она ещё в начале декабря. «Норм. Аленичев м****», – отвечает он. «А чё так?» – «Тоже ни*** сделать не может. Шёл бы на***». – «А он кто, па?» – «Тренер футбольный». – «Ааа ясно». Пролистал вниз, до последнего сообщения: «А ты там чего?» – «А у меня Толик в гостях». – «Серьёзно? Ну, привет ему». – «Передала».

– Эй, ты не передала мне привет.

– Привет тебе от бати, – сказала Нина, забирая телефон.

Толя зачем-то включил свой. Но ему никто не написал за это время

– И что, вы так каждый день, в натуре?