– Почти каждый теперь, да. Я жду. Мне кажется, он вот-вот меня позовёт. Куда хочешь пойти?
– Да никуда. Пошли домой, я замёрз!
– Не-е, надо проветриться. Так, давай-ка пойдём к твоему святому?
– На*** это?!
– Ну, просто.
– Он уж не принимает…
– Почём знаешь? Он чё, как эти, что ли? Как врачи? По часам принимает? Во вторник и четверг утром подростковое время – лица до двадцати одного проходят без очереди? А в четвёртую пятницу каждого месяца – дезинфекция кабинета? – она рассмеялась.
– Может, и не так… По-моему, мне кто-то сказал, что он только до обеда принимает, – Толя пытался вяло сопротивляться, но постепенно до него дошло, что по какой-то неведомой причине и сам хочет пойти к дому святого, просто чтобы взглянуть на него хоть одним глазком. Вдруг в то время, как они придут, святой выйдет в туалет, например? Святой святым, но ведь у всех бывает нужда? А если по-большому придавит?.. Короче, в любом случае он может быть там, и Толя хоть увидит его.
– Это ты, Нинка, хорошо придумала.
– О! Видишь, ты уже поймал это.
– Чё?
– Волну. Мы на одной волне.
– На какой на*** волне?
– Камушек поднимает на волну, потом под неё падаешь, правда, но мы на одном уровне, и мысли сплетаются. Не со всеми. Но мы же родня, как-никак, понимаешь?
– Мы не родня, – возразил Толя.
Он подумал, что раз собрался её трахнуть, надо избавиться от препятствия в виде разговоров о том, что они родственники. «Когда это я успел решить, что хочу её трахнуть? – попридержал он сам себя и на всякий случай коснулся рта, чтобы убедиться, что мысли не выходят вслух. – Наверное, там на полу. Вот это задница! Упругая, как у…» Он не нашёл подходящего сравнения. Но задница была точно более упругой, чем у Лизы. Удивительно, но именно в эту секунду Лиза позвонила.
– Ало.
– Это кто? – спросила Нина.
– Это кто у тебя там? – спросила Лиза.
– Это Лиза. Это Нина, моя сестра, – последовательно ответил Толя.
– А, понятно. Привет ей! Ты чего трубку весь день не брал?
– Занят был. Работаю.
– Правда? Что-то у тебя голос какой-то странный и разговариваешь странно.
– Всё, рабочий день кончился, можно и расслабиться…
– А, ясно, эх, Толя-Толя…
– Что «Толя-Толя»?! – он почувствовал, как ярость пронзает его от макушки до пяток. Он остановился, выпрямился, его затрясло. Нина взяла его за плечи: «Эй-эй, успокойся», но ему потребовалось время, чтобы отдышаться. Лиза говорила:
– А что? Ты не понимаешь? Тебя только куда отпустишь, ты уже напиваешься. Разве это дело? Я тебя всё пытаюсь прокачать, чтобы ты человеком стал, чтобы ты…
– А зачем тебе это? Просто зачем? Если я тебе не нравлюсь такой, как я есть – то на*** все эти прокачивания?!
– Ой, всё, Толя, давай потом, когда протрезвеешь. Не звони мне пока…
– Стоять! Ну-ка, всё-таки проясни мне этот момент? И на***а ты Юре рассказываешь про меня? Какое его дело, куда я поехал.
– Ну, он…
– Он же тебе не нравится? Или ты это всё п****ла, чтобы я не заметил… Короче, чё за ***** между вам там творится?!
Лиза повесила трубку.
– Ну, ты выдал. Что, ревность?
– Х***ность!
Остаток пути до дома святого они прошли молча. Толины мысли сгустились, помрачнели, превратились в непроницаемый, ледяной кусок камня мазутного цвета. Чтобы размотать мысли и снова начать читать их, потребовалось бы раздробить камень, и поэтому Толя не мог больше думать, а только слышал пульсирующее: «тыц-тыц-тыц» – ритм стучал в чёрной глыбе, прорываясь изнутри. В глубине же – он знал это, хоть и не видел – в самой сердцевине камня бесновалось пламя ненависти.
Глава шестая
Уже свернув на Удальцова, Толя вдруг понял, что постепенно приходит в себя.
– Я понял, Нина. ***, это оно и было! – воскликнул он.
– Кто, что? Ты о чём?
– Эта ненависть. Она-то и ведёт людей. ***, если из-за такой мелочи можно так озвереть, то что удивляться, что происходит всё это?! Меня просто скрутило, но это я щас почувствовал. А обычно она скручивает, а я не чувствую. И всё это есть в каждом. ***, и копится, и затвердевает… Ну, как и в отце, например. Да и в шефе тоже. Только он более холёный и скрытный, поэтому не так заметно! Но ты прикинь – если в каждом это есть, то какого вообще?!.. Как это выдерживает земля?! Такой поток ярости и злобы! Человек просто – О****ШИЙ ЗВЕРЬ! – он выкрикнул последние слова, чтобы вся улица, а главное святой, услышали.
Нина кивала и улыбалась, но ничего не говорила. Толе и не нужно было, чтобы она поняла. Главное, он разгадал это сам. Ему казалось, что гашик почти отпустил его, и мысли потекли обычным чередом, и разница лишь в том, что теперь он контролирует их, тогда как предыдущие часы мог лишь читать, словно они не принадлежали ему. Впрочем, он был далёк от того, чтобы протрезветь полностью. Толя не мог держать это в себе и сбивчиво бормотал:
– Это целый кусок паззла! Про ненависть. Надо же – я раскрыл его! ***, надо извиниться перед Лизой, но она поймёт. Вернусь – подарю ей чего-нибудь… Она знает, что я этого и ищу. Это объясняет некоторые вещи, которые происходят… Мне в принципе по***, но если и всё остальное понять, то можно будет кое-как жить. Короче... ***, это такой инсайт!
– Так, угомонись. Где он тут?
– Вон, через дорогу, в седьмом доме.
Они перешли дорогу. Покосившуюся избушку накрыл снег, зелёная крыша целиком побелела. Под покровом ночи какой-то мужик, чертыхаясь, чистил во дворе дорожку от калитки до сеней. Его слабо освещала тусклая лампочка, висевшая над крыльцом. Присмотревшись, Толя узнал утреннего питерского зануду.
– Давай обойдём, – шепнула Нина. – Я с той стороны знаю дорожку.
Они прошли между пятым и третьим домом, чтобы оказаться у сарая позади седьмого. Тут в заборе была огромная дырка, через которую оба пролезли без труда. Утопая в снегу, они дошли до стены дома и остановились.
– И чё теперь? – громко прошептал Толя.
– Ну, слушай!
Нина приложила ухо к бревенчатой стене.
– Да ну бред, – ответил Толя, но стянул шапку и тоже приложил ухо. Ничего не было слышно.
Вдруг скрипнула дверь с другой стороны. Они присели, оказавшись практически полностью в сугробе. Высокая худая фигура медленно прошла до туалета. Снова скрип, журчащий звук, скрип, тёмный силуэт вернулся в дом. По дороге он сказал несколько слов питерскому мужчине, и тот что-то ответил, но ветер проглотил голоса и превратил их в «бу-бу-бу».
– Отпускает его, – перевела Нина.
– Так это он?!
– Наверное.
Питерский мужчина перестал орудовать лопатой, теперь скрипнула калитка, и через пару минут дородная фигура проследовала по Удальцова в ту сторону, откуда они с Ниной пришли.
– Охренеть! Я так и знал, что он пойдёт! – громко прошептал Толя, выпрямляясь.
– Смотри!
В одном из окон загорелся свет. Ничего не говоря, молодые люди стали красться вдоль стены туда. Под их ногами скрипели гнилые доски и мусор, скрытые снегом, но было полное ощущение, что ветер и снегопад поглощают любые звуки, и они как парочка невидимых ниндзя приближаются к святому, никем не замеченные.
– Ну? Давай, загляни, – сказала ему Нина, когда они подкрались к окну. Толя стоял в нерешительности несколько секунд, потом нащупал ногами какой-то выступ в основании стены, взялся пальцами за оконный проём и приподнялся, чтобы заглянуть в золотящееся электрическим светом окошко.
Поначалу он не увидел ничего, кроме занавески, и уже собирался было разочароваться, но потом, когда глаза немного привыкли к ослепительному яркому свету, он стал различать, что занавеска не такая уж плотная, и обрывки движений, происходящих за ней, вполне можно угадать, если сосредоточиться.
Так, он вскоре увидел, что та же высокая фигура, что ходила в туалет, теперь темнеет в глубине комнаты, и что если присмотреться внимательнее, то в её изгибах можно угадать пожилого человека с короткой козлиной бородкой.
