Вида Огненович

Смерть лебедей

Нет, нет, я вовсе не злюсь и не откажусь по этой причине от своих занятий, просто мне очень жаль, что меня не понимают, так сказать, в соответствующих инстанциях. Я не утверждаю, что мне специально мешают или чинят какие-то препятствия, нет, вовсе нет, по крайней мере не сейчас. Ну, а если бы и были такие попытки, то я бы с ними сумел справиться куда как лучше, чем с этими специфическими ухмылками, что не сползают во время моих докладов с лиц служак в канцеляриях, которые я посещаю по роду деятельности. Я имею в виду эдакую особую, загадочную улыбочку, непонятно, то ли сожаления, то ли скуки, или мягкого упрека, которой служащие приветствуют усилия наилучшим образом познакомить их с результатами моих независимых расследований. Нет, нет, я вовсе не зазнаюсь. Они этим кислым чиновничьим оскалом регулярно встречают и сопровождают все мои сообщения о результатах, а также о разработке планов дальнейших исследований, а это меня действительно сильно раздражает. Хотел бы я знать, что смешного они находят в моих докладах. Вот из-за этого у меня никак не получается окончательно объяснить им, почему я переживаю это трагическое событие как глубоко личную утрату и почему я хочу либо установить виновных в происшествии, либо признать случившееся несчастным случаем. Запутываюсь в очередной фразе, топчась на одном месте, а все потому, что эти их смешочки парализуют мою волю. Начинаю заикаться, будто язык у меня узлом завязывается. Так что ничего странного нет в том, что они меня всерьез не воспринимают.

Ну хорошо, давали они мне те сведения, которые я от них требовал, грех жаловаться. Познакомили меня с результатами обследования, которые исключают птичий грипп, потом разные протоколы с заявлениями первых свидетелей и еще кое-что. Но все это я получал под их холодные усмешки, которые вызывают у меня невыносимую тоску. Я ночами не сплю каждый раз до и после посещения этих учреждений, потому что только и думаю об этих их улыбочках, хотя поддержка мне просто необходима.

Впрочем, ладно, выдержу, не дам им себя сбить с толку. Я решил выяснить до конца, в чем причина этого лебединого мора, несмотря ни на какие препоны. И пусть они скалятся сколько им угодно. Плевать на это. Нет, нет, я понимаю, что означают эти улыбочки, точнее — ухмылки. Я прекрасно понимаю, что мое рвение в расследовании происшествия они принимают за серьезное психическое расстройство. Потому так и хихикают. Нет, никто из них вслух не говорит об этом, по крайней мере в моем присутствии, но я и так все понимаю. Мне все ясно. Но что тут поделаешь? Если я начну защищаться, стану убеждать их в том, что они ошибаются, будет только хуже, эти омерзительные так называемые улыбки перерастут во всеобщий хохот. А вот этого я бы уже не вынес, это уж точно.

По правде сказать, с некоторых пор мне кажется, что и жена моя время от времени сомневается в моем здравии, по крайней мере, когда дело касается этого случая. Она не укоряет меня, нет, нет, напротив, во всем меня поддерживает и охотно помогает, но иной раз, сортируя и складывая фотографии и бумаги с моими заметками, вдруг ни с того ни с сего начинает бормотать, тихонько, словно сама с собой разговаривает. «Слушай, похоже, я уже начинаю сходить с ума от всего этого. Боюсь, мы оба задохнемся в потоке этих твоих данных. Если бы ты, Дуле, — словно неожиданно замечает она мое присутствие, — что если бы ты не так глубоко влезал в это дело, спрашиваю я себя. Нет, мне не тяжело, ты только не думай, что я тебя укоряю, я только думаю про себя, нельзя ли было все это как-то иначе организовать, — испытывает она потихоньку мои рефлексы. — Скажем, что было бы, если бы ты передал все эти материалы в полицию или в Орнитологический институт, пусть бы они продолжили следствие, а ты бы помогал им как советник или задавал бы направление исследованиям. Что ты на это скажешь? У них и оборудование получше, и деньги, специалисты, глядишь, и работа быстрее пошла бы. А уж как бы они тебе были благодарны, я ничуть в этом не сомневаюсь, потому как ты за них уже половину дела сделал… Как ты на это смотришь, а?»

Я никогда не отвечал на эти ее «как ты на это смотришь», потому как смысла в этом не вижу. Ни одна, даже самая мельчайшая частица моей души и тела, ни на секунду бы не поверила в то, что моя жена может всерьез счесть, будто я такой неразумный. Она, которая прекрасно знает, что для меня значат эти сказочные существа, она даже в шутку не может подумать, будто я с катушек съехал. Нет, это был бы конец света. Нет и нет, это просто невозможно.

Хотя, опять же, временами мне кажется, что ее отношение ко мне самую чуточку изменилось, особенно в последнее время. Например, как она реагирует на новые важные сведения, полученные мной в ходе расследования. Я спешу домой, с нетерпением дожидаюсь, когда смогу показать их, вваливаюсь, вспотевший и задыхающийся, и захлебываюсь, рассказывая ей об этом. А она как-то так… Ну ладно, не скажу, что не интересуется, поддакивает мне, но только не чувствую я той прежней ее радости, нет в ее глазах тех веселых искорок, того искреннего участия в торжествах по случаю выявления новых фактов. Нет, не скажешь, что она равнодушна, что отстранилась, но все-таки мне кажется, что она уже не такая, как прежде. Ладно, ладно, может, мне все это только кажется, я преувеличиваю, все это я преувеличиваю. Но что если ей в один прекрасный день показалось, будто все, что я делаю, напрасная трата времени и нервов, и она только и ждет подходящего момента, чтобы выложить мне это? Что если она уже сегодня вечером бросит мне прямо в лицо свое решение закончить, что она так больше не может, что все это просто навязчивая идея обычного инженеришки, который решил прославиться, занимаясь тем, в чем ничего не смыслит? Может, именно сейчас она размышляет над тем, как мне все это преподнести. Да нет, нет, не верю, не верю и все тут. Все это я себе напридумывал. Нервы сдают, и я не могу отличить действительность от своих выдумок. Я не имею права терять уверенность в собственных действиях, ни в коем случае, нет. Я стал слишком чувствителен к тому, что происходит вокруг меня. Ничего удивительного, ведь я постоянно пребываю в таком напряжении, даже странно, что до сих пор не…

По правде сказать, я знаю, откуда этот червь сомнения взялся в моей голове и точит ее. Сам во всем виноват. Я совершил очень большую ошибку в самом начале своего личного расследования, и все ухватились за нее, решив, что это для меня самый что ни на есть диагноз. Я убежден, что жену, как и других людей, особенно тех, в ком я искал поддержки в своих расследованиях, больше всего смутило мое признание в том, что я стал болезненно зависим от этих тихих белых стай грациозных птиц. Да, да, я подтверждаю, вы не ослышались: болезненно зависим. И когда я впервые произнес эти слова, и сколько бы я ни повторял их позднее, я замечал, как присутствующие многозначительно переглядываются, ничуть не стараясь хоть как-то скрыть от меня свои взгляды.

Но это истинная правда. От них — я имею в виду лебедей — я был и остался зависимым. Свою здешнюю жизнь я делю на две части: до и после того дня, когда я открыл для себя этих прекрасных сказочных птиц. Что в этом непонятного или бессмысленного? Я ни разу не подходил к ним ближе чем на два метра, а мое настроение, с тех пор как я познакомился с ними, в значительной мере зависело от того, сколько времени я проводил у озера, любуясь стаями. С тех пор я так много узнал о них и каждый раз, изо дня в день наблюдая за ними, узнаю что-то новое. Слежу, спешат ли они мне навстречу, когда прихожу с полными пакетами корма, или нет. Обычно они быстро выплывали на мелководье, где я поджидал их, и это меня сильно радовало, а иной раз они делали это так медленно, лениво скользя по воде, что поначалу даже трудно было понять, плывут ли они вообще. Я тяжко страдал от их равнодушия, оно портило мне настроение. Кто-то накормил их до меня, разочарованно думал я, ожидая, когда они явятся на старательно составленный и приготовленный, экологически безупречный обед. Кто знает, какими отбросами их кто-то накормил? Может, даже белым хлебом — пугался я, ожидая их, — а тот несчастный даже не подозревал, насколько вредна для них такая пища. Или, может, что еще хуже, он бросал кусочки хлеба в воду, потому как в грязной воде на пищу прямо-таки набрасываются опасные бактерии. Все это с годами я изучил до мельчайших подробностей, наблюдая за их жизнью с близкого расстояния.