Учитель держит нас в школе до кромешной тьмы, и кто знает, сколько бы еще держал, если бы за нами не приходили родители. В конце дня у нас обычно самый длинный урок — музыкальное воспитание. Мы поем про какого-то Янко, который столкнулся с турками, а они ему говорят, чтобы он убирался с дороги, бежал в горы, прыгал в воду или сдавался в плен. Янко ни на что из этого не соглашается, возражает, что он ни птица, ни жаба и ни баба, чтобы им уступать, и что он:

Герой, Королевич Марко,

Свистит моя сабля весь день, до мрака.

Эти последние слова мы повторяем несколько раз, и стараемся, чтобы получилось погромче.

Наконец-то мы наперегонки выбегаем из школы, с визгом и гиканьем проносимся через двор, разбегаемся по разным проулкам, спешим домой, в тепло — в классе остаются только Мичука и учитель Иван. Мичука мне потом рассказывал: учитель несет перед собой керосиновую лампу, а он проверяет, все ли двери и окна хорошо закрыты на ключ и засов. Потом они поднимаются в жилище учителя — на кухне тепло, плита раскалилась, учитель не жалеет дров, которые мы натаскали сегодня утром, в печи потрескивает и щелкает. В алюминиевой кастрюле кипит вода, пар, не имея выхода, оседает на стенах, они влажные. Учитель дважды поворачивает ключ в замке, кладет перед порогом топор, вытаскивает из-под кровати деревянное корыто, Мичука помогает ему снять с плиты кастрюлю с кипящей водой. Вода льется в корыто, комнату, как туманом, заволакивает паром. Учитель спрашивает Мичуку, всегда ли он моет ноги перед сном, Мичука отвечает, что всегда, учитель не верит ему, спрашивает, помнит ли он стишок про купанье и умыванье, Мичука начинает декламировать:

Кто лицо свое не моет?

Это ж ничего не стоит.

— Э-э, так-то! — весело говорит учитель, доливает в корыто холодной воды. Понемногу пар редеет, потом совсем исчезает. — А теперь, с Божьей помощью, снимай носки, — говорит учитель более строгим голосом.

Мичука медленно, нехотя, снимает самодельные «вездеходы» из резины, учитель стаскивает с него носки — пропотевшие, вонючие, липкие. Между пальцами у Мичуки грязь, ногти он стриг бог знает когда, под ними тоже черно.

— Фу! — как бы с отвращением говорит учитель, достает из ящика стола ножницы, внимательно и терпеливо стрижет ему ногти. Затем пробует воду пальцем, говорит:

— Ух, хороша водичка! Быстренько раздевайся.

Мичука стесняется, переступает босыми ногами по линолеуму, все, что делает учитель, неожиданно и странно. Если бы только он мог удрать, хоть и босым, разбить окно, прыгнуть вниз, пусть даже рискуя свернуть шею. Он начинает плакать, но это не помогает, учитель Иван снимает с него одежки одну за другой. Когда Мичука остается нагишом, учитель, чуть отстранившись от него, издает какое-то птичье восклицание, слегка хлопает его по попе, открывает шкаф, достает полотенце и мыло, Мичука дрожит и прикрывается спереди ладонями.

— В здоровом теле — здоровый дух! Теперь ты запомнишь, где в предложении субъект, — говорит учитель Иван, зачерпывает ладонями воду, окатывает Мичукину спину, намыливает, заставляет его окунуться, ласково приговаривает над ним, как будто это его сын, вытирает полотенцем и относит в кровать.

Ни одному Мичукиному слову я не могу поверить. Только диву даюсь, как ловко он плетет одну выдумку за другой. Но мне бы очень хотелось, чтобы как-нибудь вечером, после «музыкального воспитания», учитель позвал к себе в гости не Мичуку, а меня. Потом я бы мог, так же как и Мичука, не делать домашних заданий, а на «музыкальном воспитании» просто открывать и закрывать рот, вроде рыбы, выброшенной на берег.

Дверь класса дернулась, с другой стороны заскрежетал ключ, я одним движением, рывком, вытащил голову из окна, даже не думая, что могу порезаться, спрятался под стеной. Скрипнула дверь, но вместо учителя в классе показался Мичука, он достал из шкафа наше школьное знамя, которое зимой часто использовали и сваты на свадьбах.

— Я буду знаменосцем! — Мичукин голос разнесся по всей школе. — Никому его не дам, даже отцу!

Вчера учитель Иван, главный в нашей начальной школе, получил от районного начальства письмо — на сегодня назначен школьный праздник «Встреча весны» — значит будет прогулка. Пока он все это нам на уроке рассказывал, мы просто извертелись, скрипели партами, шаркали ногами, крутили в руках карандаши, краски, ластики. От радости готовы были тут же вскочить, высадить дверь и броситься встречать весну.

Учитель несколько раз повторил, что мы должны собраться перед школой в семь часов, а в половине восьмого отправимся «на природу», но первоклассники и второклассники как всегда явились гораздо раньше, как приходили и на уроки, и шумели больше обычного. Все они были с матерчатыми сумками через плечо, но сегодня там не было ни тетрадей, ни книг, ни коробок со счетными палочками. Все это осталось дома, на полке или в сундуке, а в сумки переселился черный хлеб, сыр и вареные яйца. Чтобы было чем подкрепиться на встрече весны.

Ученики строятся, первыми идем мы, четвероклассники. Вдруг неожиданно показалось солнце. Мичука впереди всех, знамя, до этого момента свернутое, расправилось, развивается по ветру — пасмурный день, густой, влажный воздух уже не кажутся нам такими мрачными и неприветливыми. Перед глазами красно-бело-синими цветами играет знамя, полощется на ветру, так же как и длинные юбки наших одноклассниц. Мичука часто, наклонившись под парту, заглядывает им под юбки, он говорит, что только одна Мулица носит шелковые трусы.

Учитель Иван закрывает дверь школы на ключ, сегодня мы туда не пойдем, у его ног мандолина и кожаная сумка, в ней, конечно, еда. Что там у него приготовлено для встречи весны, знает один Мичука.

2

Двадцать первое марта, начало «нашей школьной весны» совсем по-другому встречают в нашем доме.

Отец постоянно ругается, то и дело заглядывает в клеть, прикидывает, сколько сена и соломы осталось, хватит ли до появления первой зелени.

Дед скрипит зубами, натягивает поверх шерстяной душегрейки еще и тулуп, подсаживается к плите, засовывает грязные и мокрые ноги в духовку, проклинает всех чертей и самого дьявола.

— Что еще за школьная весна? Это самые гнилые дни. Кругом кашель, болезни, смерти, мрут ягнята, голодают овцы. Всё счастье, что весна уже не за горами! Только что-то не похоже.

— Сейчас нужно беречься, да сидеть поближе к печке, — говорит дед. — Зима мстит, хочет хоть напоследок взять то, что не успела.

Дождь никак не может решиться, только начнется и сразу затихает, как будто дразнит. Сплюнув тайком от матери в золу, дед добавляет: «Март еще хуже февраля. Никакая это не весна, пока не срежешь сочную ветку для дудки».

А я как бы ему назло напеваю:

Пока не услышит птичек наш дед,

Будет ходить — в тулуп свой одет!

В нашем доме никто не признает календарь и завтрашнюю дату — двадцать первое марта.

Где это видано, чтобы весну встречали без ласточек?

Начали появляться первые ягнята — овцы, тощие, голодные, с торчащими клоками шерсти, блеют на лугу, забираются в обглоданные еще осенью кусты. Когда овца с только что родившимся ягненком появляется возле кухни, дед уступает свое место у плиты мне — нужно согреть ягненка, обсушить его. Овца забывает о своем потомстве, занявшись в углу тощей охапкой сена, по всему дому полно овечьих «орешков». Мать хватает овцу, сцеживает в миску свернувшееся молоко, Мичука шепчет мне:

— Придуши ягненка. За шею. И скажешь, что сам сдох.

В этом году мы будем встречать весну вместе с ребятами из вачанской школы. Хотя Вачаны совсем недалеко от нашего села, они наши ближайшие соседи, но с ребятами оттуда мы встречались редко, дружить же — никогда не дружили. Так же как и наши отцы с их отцами. Иногда дома в их адрес отпускали резкие слова, например когда наш скот заберется на их землю или их коровы, овцы или ослы забредут в наши луга. Мы гоняли чужую скотину, травили друг друга собаками, забрасывали камнями. Мы сочинили про них издевательскую песенку: