Заставляю Тузика идти у правой ноги, чтобы отсечь его от созерцания животных, здороваюсь с женщиной и прохожу повыше стада в направлении плоскогорья. Удалившись, замечаю слева от себя весьма крутой и короткий склон, поросший деревьями и выглядящий многообещающе. Отпустив собаку, сразу направляюсь вниз. И забываю дать знать о себе Аце.

Сразу замечаю, что и здесь пасется скотина, но ниже, и еще ниже, и еще чуть ниже — должно быть, все-таки что-то есть. Кроме того, склон этот, похоже, совсем рядом с той промоиной, по которой я добрался сюда. И Аца никак не может оказаться далеко от этого места.

Смело отправляюсь вниз по склону. И в самом деле, пройдя каких-нибудь метров сто, замечаю что-то в глубине.

Неужели они? Кажется, несколько штук! Везучему грибнику везет — но только в конце и никогда в начале.

Спешу, опираясь на посох и, конечно же, озираясь, чтобы чего не пропустить. Сюда, похоже, скотина не забирается. Слишком крут склон для состарившихся пастухов.

Спускаюсь еще метров на пятьдесят, и они на самом деле — тут. Не бог весть какие — несколько поврежденных и объеденных слизняками. Средних размеров белый, старый и потемневший, три-четыре рыжика, с надгрызенными и позеленевшими краешками, и пара ложных рыжиков с белыми донцами шляпок.

Ложные рыжики не трогаю, настоящие чищу, осматривая на предмет червей; больше половины приходится выбросить. Колеблюсь по поводу белого: не червивый, но мясо уже потемнело и стало мягким под шершавой шляпкой. И все-таки беру его. Осторожно складываю свой урожай в корзину.

Рядышком вижу еще несколько грибных пеньков. Овцы, козы либо коровы все-таки добрались и сюда. Ничего хорошего в этом нет.

Потихоньку спускаюсь. Кустарник тут немного гуще и мельче, попадаются и проплешины. Останавливаюсь и осматриваюсь. Все еще ничего.

Сдается мне, что немного ниже должен быть если не ручеек, то хотя бы какая-то влага. Ну, еще немного, давай, давай, и вот уже дно оврага. Но ручейка нет. Как нет и грибов.

Оглядываюсь. Теперь кругом только лес, и плоскогорья, с которого я спустился, уже не видать. Не видно и места, с которого я начал спускаться.

Передо мной откос, по которому можно выбраться из оврага. Прихожу к выводу, что его вполне можно одолеть. И, поднявшись наверх, я окажусь рядом с язычком, на котором простился с Ацой. Потом еще немного влево, и вот мы наверху.

Подъем действительно не долог. Но, поднявшись на гребень, вижу перед собой новый спуск к новому оврагу. Лес стал гуще и больше, так что я ничего не вижу ни спереди, ни сзади.

Ничего не остается, как продолжать двигаться в том же направлении. Далеко я не успел уйти, потому, надеюсь, сумею выбраться.

Между тем, спуск очень длинный, да и становится все круче. Под ногами у меня толстые слои листьев и иголок, под ними — подгнившие ветки и невидимые камни и ямки. Так что я часто спотыкаюсь, иной раз едва удерживаясь на ногах. В лесу уже мрачновато, влажный воздух заметно похолодал.

Барахтаюсь пятнадцать, двадцать минут, но выхода так и не вижу. Наконец замечаю впереди ручей. Он небольшой, да и не бурный, по его берегам в глине множество отпечатков коровьих копыт. Сюда, похоже, пригоняют скотину на водопой. Слышу и Тузика, который неподалеку громко лакает воду.

— Тузик, — зову, — где ты? Тузик, ко мне!

Он стремительно выбегает откуда-то из-за моей спины, с высунутым языком и мокрой мордой.

— Где это мы?

Псина улыбается, шумно дышит боками и опять убегает.

Я опускаюсь к воде и умываю потное лицо. Сажусь на камень и осматриваюсь.

Сейчас бы, с помощью ручья, следовало поскорее выйти на направление к тому размыву, по которому мы с асфальтированной дороги поднялись на тропу, ведущую к дому в горах. Надо всего лишь вместе с ручьем повернуть влево, и мы выйдем, куда следует.

Но ручей, как ни странно, не поворачивает влево, где должен был бы соорудить тот самый размыв, а уходит направо. И в то время как слева он спокоен и скуден водою, справа отчетливо слышится журчание и клокотание. Что же там еще?

Боюсь остыть, сидя на камне, и потому отправляюсь в путь. Все-таки иду налево. Там должен быть выход.

Прыгая с камня на камень, перебираюсь на другой берег, где, кажется, тропа поудобнее. Прохожу по ней с сотню метров, после чего вынужденно возвращаюсь на правый берег. Замечаю, что течение становится все беднее, и ручей превращается в прозрачные лужицы, практически непроточные. Еще два-три раза перебираюсь с одного берега на другой, и тут ручей исчезает. Он тек от холмика, похожего на нахлобученную шапку, и был виден, а тут вдруг исчез.

Я призадумался. Эта шапка передо мной ничего хорошего не обещает, и я возвращаюсь вниз по течению.

Так потихоньку добираюсь до места, где я вышел к воде, и продолжаю идти в ту же сторону. Но уже метров через пятьдесят натыкаюсь на крутые берега, что вынуждает скакать по ручью с камня на камень. Обогащенный какими-то подземными источниками, этот поток бурлит и клокочет, как будто приближается к водопаду, и там уж я точно не смогу через него перебраться. Сейчас он уже похож на настоящую речку, и если я пойду вдоль нее, то, наверное, выберусь на Градац, речку, что протекает через Валево. И, если останусь в живых, через несколько дней выйду к Валево.

Нет, направление на Валево — не мое. Какого черта я забыл в Валево! Возвращаюсь назад.

Вновь в подходящем месте перепрыгиваю через ручей. И — теперь передо мной настоящая гора. Скалистая, крепенькая и, конечно же, поросшая лесом. Теперь ничего уже перед собой не вижу, кроме высокой горы и чистого светлого неба. Где же это я оказался?

6

Ползаю по каменистой горе влево и вправо, отыскивая подходящий проход. Мне все еще кажется, если заберусь на вершину, то найду, по крайней мере, дорогу на Валево. А там уж совсем просто. Но через полчаса понимаю, что опять ошибся.

Два или три раза приближаюсь к самому краю обрыва. Его граница, кажется мне, всего в нескольких десятках метров отсюда, добрался — и все получилось. Смущает только то, что за обрывом простирается все тот же дикий пейзаж со скалами и толстенными соснами. Когда, продираясь сквозь кусты, я добираюсь до места, где кончается обрыв, передо мной вновь возникает пропасть. И где-то внизу, наверное, опять такой же ручей, и опять начинается подъем.

Я слышал, что в таких случаях хозяину может помочь собака. Схватишь ее за хвост, гласит легенда, и он вытащит тебя туда, куда тебе надо.

Зову Тузика. После некоторой паузы он является. С любопытством заглядывает мне в глаза. Он из тех псов с характером, которые не боятся человеческого взгляда и всегда открыто смотрят тебе в лицо.

Я разворачиваю его от себя и хватаю за хвост.

— Давай, Тузило, — говорю. — Веди меня. Пошли домой.

Он повернулся, удивленно посмотрел на меня и сел. Тяжело дышит от усталости, вывалил длинный язык.

— Давай, Тузен мой, пошли домой, — повторяю я, приподнимаю его и ставлю на все четыре лапы. — Пошли домой! Двигай!

Однако он воспринимает все это как шутку и, оскалясь, делает вид, что хочет меня укусить. Щелкает клыками и крутит головой во все стороны.

Вот что значит содержать избалованных, необученных собак. Хватаю его за влажную морду и подтягиваю к своей голове.

— Ты, Тузенбах, — говорю ему, — такой же умный, как и твой хозяин: ничего не понимаешь.

Пес все с тем же любопытством заглядывает мне в лицо.

Что же делать, думаю я. В какую сторону податься?

Понятия не имею, что делать. Если б хоть покурить можно было, страдаю я. Я как раз сейчас переживаю один из многочисленных периодов решительного отказа от табака, что всегда случается со мной в самый неподходящий момент. Если бы я еще курил, думаю, и у меня были сигареты, то прислонился бы к дереву, засмолил, и табачный дым прочистил бы мне мозги. А так я могу всего лишь развалиться на подгнивших листьях и иголках, призывать на помощь и рыдать. И дать альпинистам возможность лет через пять обнаружить себя в виде живописно оскалившегося скелета, зубастого и побелевшего.