Девис не ответил, но молчание ответило само за себя. Он смотрел на её профиль, впитывал линии, женственные линии лица — мягкие скулы, ровный подбородок, морщинки вокруг глаз, такие появляются от смеха, но где он, смех? Куда он испарился, оставив после себя только память?

— Думаешь, мне не плевать? — сказала она и обернулась.

Командор растворился в этом свете женских глаз, подчинился гипнозу, закруженный, завороженный происходящим, наклонился и поцеловал её губы — бледные и холодные, такие притягательные, будто во сне.

И тут же отстранился. Не то чтобы отпрянул, как от чумной, просто отодвинулся, потому что этот поцелуй дал ему всё, что смог. Дал ему больше, чем дала бы ночь в обществе податливой женщины. Этот поцелуй был совершенно настоящим и даже, позволил он себе отметить, живым.

Но это ничего не меняло. Будущего нет.

Каданка больше ничего не говорила, не пыталась выяснить, вытащить и рассмотреть нечто, что пряталось где-то глубоко. Зачем? Она ведь тоже устала. Девис почувствовал затылком стену, которая почти ударила его, разлепил глаза и моргнул — оказывается, он просто заснул, зажмурился и заснул сидя, причём успел сползти на землю и растянуться в полный рост. Наверное, нужно было встать, ведь Мима…

Она сидела рядом, опираясь на руку и смотря на него сверху вниз — распущенные волосы свешивались по обеим сторонам лица, как занавески. Девис остался лежать на месте.

— Почему ты не спишь? — спросил он.

— Не знаю. Думаешь, у меня ещё будет время хорошенько тебя рассмотреть? Другой раз?

Ответа не требовалось. Вряд ли это было возможно.

— Ложись спать. Я подвинусь. Надо отдохнуть, чтобы… чтобы были силы на всё, что нам придётся сделать.

Девис протянул руку и выключил фонарик, чтобы не мешал спать. Рядом, вздыхая, заворочалась Мима, а потом на его плечо уверено пустилась женская голова, а на грудь — рука. Он закрыл глаза и перехватил тонкую кисть, накрывая своей.

Так спокойно… Видимо, им настолько не хватает её, обычной, нормальной жизни, что даже такой жалкий суррогат, лёгкие прикосновения практически чужих друг другу людей кажутся самыми впечатляющими на памяти.

Девис заснул, ощущая рядом отрывистое, слабое дыхание живой каданки, женщины со светлыми глазами, и думая, что ему хотелось бы её защищать, уберечь, укрыть от всего на свете. Хотелось бы ее охранять, обеспечить её безопасность.

Какая глупость!

Проснулся командор от шума — кто-то по соседству выкарабкивался наружу. Его рука так и лежала на руке каданки. Мима уже открыла глаза, и её взгляд казался вполне осознанным, хотя глаза припухли после сна.

Она молча убрала руку, как ни в чём не бывало, и отодвинулась. Ночь закончилась, унесла сны, мечты и нереальные надежды, которым не дано осуществиться. Всё бесполезно.

Девис поправил одежду и, не выходя, выглянул из-под тента, хотя, судя по звукам, дождя не было.

И верно — лужи, слякоть под ногами, но хотя бы на голову не будет капать.

Клюква выглядел ещё мрачнее, чем вчера, бойцы — слегка замученными, а Мима как будто совсем перестала реагировать на окружающих. Они собрали вещи и отправились в дорогу. Впереди — несколько часов похода, а потом основательный отдых, потому что к завтрашнему вечеру еще нужно незаметно добраться до храма — и сделать единственное, что способно остановить войну. Непонятным образом Девис веселел, когда думал, что всё может получиться. И получится, потому что Мима не врала, следовательно, всё зависело от него — а он готов умереть, положить своё существование к подножию памятника во имя мира, только бы, наконец, обрести покой самому и принести покой аграндцам. Только бы забыть о месяцах безжалостных, нелепых, непоправимых смертей.

Видимо, поэтому идти было легко.

После обеда они бросили все вещи на землю, взяли только оружие, и разделились на две группы — бойцы отдельно, Девис с Мимой и недовольным Клюквой — отдельно. Храм они будут караулить с двух сторон, потому что входа два — и действовать начнёт та группа, которая окажется ближе к севшему катеру. Владлена лучше поймать на улице, чем потом рыскать по тёмным, узким и запутанным, по утверждениям каданки, переходам весьма мрачного на вид храма.

Земля за день высохла, так что им повезло ещё и с этим.

Итак, они без труда пробрались ко входам и залегли среди низких кустов в выемке между холмами, не слишком далеко, но и не слишком близко. Так просто… даже странно. Уже второй день подряд приносил Девису больше удовольствия, чем тоски, и всё благодаря существованию на белом свете этой маленькой женщины, обладательницы самых голубых на свете глаз и самой жаркой души, которая, однако, пылает вовсе не любовью, а местью. Которая обжигает местью даже на расстоянии.

И всё равно — будь у него время, возможность — и он унял бы этот жар, заставил бы гореть легко и ровно, не причиняя боли.

Однако военное время диктует свои условия, и им необходимо следовать — так устроен мир.

Оставалось только ждать. Оказалось, это куда сложнее, чем действовать — когда ты просто ждёшь, нетерпение причиняет куда больше неудобств, чем когда ты уже идешь к цели, пусть даже заливая дорогу своей собственной кровью. Но оно того стоит.

— Что такого во Владлене, за что его нужно убить? — спросил командор, устав лежать в траве и пристально смотреть на вход. Причём, по уверениям Мимы до появления Владлена оставалось еще часа два, то есть смотреть необязательно. Но как иначе, когда, вполне вероятно, вскоре всё изменится? Так сильно, что из чёрного превратиться в белое, из тяжести — в невесомость?

— В каждом из нас есть что-то такое, за что можно убить, — ответила каданка.

— Вас-то точно, — тут же влез Клюква. — Вас всех можно перестрелять без убытка для человеческого генофонда. Оно ровным счётом ничего не потеряет.

— А вас за предвзятость, — ответила она ему.

— Радуйся, что командор приказал тебя не трогать.

— А иначе бы ты что сделал? — негромко спросил Девис.

Тот раздул крылья носа и промолчал.

— Что бы ты сделал, останься один на один с женщиной, втрое слабее тебя самого?

— Она враг, — сквозь зубы заявил Клюква.

Мима устало вздохнула и уткнулась лбом в траву, отворачиваясь от обоих, хотя это было непросто — они лежала посередине.

Командор молчал, потому что ответить было нечего. Как можно учить кого-то вежливому обращению с женщинами, если однажды это попустительство, эта неосторожность может его убить? Учить моментам мирной жизни того, кто вполне вероятно, до этого не доживёт? Кто умрёт на войне?

Клюква почувствовал свою победу в споре.

— Вы согласны, командор, верно? Согласны, что мир ничего не потеряет, если уничтожить каданцев? Всех до единого?

— Мы все что-то потеряем, если уничтожим каданцев. Человечность? Самих себя? Как знать?

Того как прорвало — ещё бы, обожаемый командор, авторитет во всех областях, ответил на подначку, выслушал твоё мнение и вступил в диалог. Значит, можно его переубедить, доказать, что и сам не лыком шит.

— Нет! Вы не с того начинаете, командор. У нас есть цель. Сейчас мы должны убить определенного человека. Это начало.

— Убить. Опять убить… кого бы то ни было, — с горечью, которой он не хотел показывать, ответил Девис. — В начале не может быть смерть, даже заслуженная. А кому решать, заслуженная или нет?

— Да, убить! Мы решили, раз и навсегда. Уничтожив убийцу, тирана, который поднял руку на базу беззащитных учёных и больных, мы сделаем правильно!

— Мы не знаем, зачем он это сделал. Почему избрал такой путь. Наверняка, существуют уважительные причины.

— Да какая разница! — почти крикнул Клюква. — Что вы такое говорите, командор?!

— Тихо, не вопи. Не забывай, что мы тут не просто так на травке прохлаждаемся… Но ты не понял меня. Я говорю, что у него наверняка существует оправдание, для себя, для других. Веские причины поступать согласно собственным убеждениям. Как у любого из нас.

— Это я знаю, нас обучали в академии! Стандартное управление одним разумом или массами, неважно, главное, управлять. Вспомните теорию. Нам промывают мозги наша верхушка, им наверняка промывают мозги их лидеры и каданцы ненавидят нас не меньше, чем мы их и наверняка не станут плакать, исчезни агранцы раз и навсегда. Это так примитивно, любой курсант знает.