Арест Регины, Карин, Ингрид, Каролы и Зиглинды в мае 1980 года происходит как молния.</p>

<p>

Они врываются в квартиру в тот момент, когда Зиглинда звонит. </p>

<p>

Короткий телефонный контакт с палестинскими товарищами. Позже это объясняется тем, что арабский предатель передал номер полиции. На этом моя нерешительность заканчивается. Я вступаю в RAF. Я не вижу никакой альтернативы. Биене и я — единственные, кто сделал этот шаг в подполье.</p>

<p>

Теперь я в RAF и пытаюсь ужиться, интегрироваться, не создавая постоянно новых проблем. Я больше не говорю о своем «прошлом», о своей бывшей группе и о потере моих товарищей-женщин, хотя это причиняет мне горькую боль.</p>

<p>

Я боюсь и за них. Совершенно дезориентированные и ошеломленные, они попали в руки полиции. Как бы они пережили изоляцию тюрьмы? Что бы они смогли вынести из нашего общего пути в тисках правосудия и в одиночестве? Были ли они преданы, потому что могли воспринимать все только как ошибку? И, как всегда, когда я оставляю позади непознанные обстоятельства, я чувствую себя виноватым.</p>

<p>

В совместной практической работе мы станем ближе, будем лучше понимать друг друга и доверять друг другу, думаю я, думают товарищи. Когда я переезжаю к ним, Бриджит уже нет. Она все еще вела дискуссии о резолюции 2 июня. На мои вопросы я получаю уклончивые ответы. И тут же я снова чувствую недоверие и ощущение, что меня не принимают. Почему они никогда не говорят о себе открыто? Только много позже я узнаю, что Бриджит тоже переживала экзистенциальный кризис и уехала в Йемен, чтобы подумать о себе и своем будущем.</p>

<p>

Отношения между мной и Биене тоже стали странными и напряженными. Она соскользнула в любовную интрижку и в RAF. Оттуда она теперь смотрит на мои трудности. Наполовину соотношение, наполовину триумф. Во время психополитических дискуссий о моей позиции и поведении в Движении 2 июня (РАФ назвал ее тонко авторитарной), РАФ имеет отношение между Биене и мной как конкурентные отношения, в которых Биене был подорван мной как вторым лидером. Я был совершенно обескуражен этой оценкой, потому что она была совершенно не в тему, в отличие от многих других вещей, которые они видели совершенно правильно. Биене всегда была слишком нерешительной и флегматичной в отношении ответственности за руководство группой. Характеристика как конкурентных отношений была в корне неверной, но Би не отрицала этого, она позволяла этому оставаться в силе. Возможно, потому что это ей льстило. Я отнесся к этой неискренности очень легко. Она могла выкручиваться только за счет моего сильного смущения, и за это я начал тихо презирать ее.</p>

<p>

Мы с Биене вместе поехали в Италию, чтобы забрать деньги из депо. Ковальски и она закопали их там год назад. Это большие деньги, которые безуспешно искали уже два других товарища. Мы уже подозревали, что Ковальский тайно забрал деньги, отвернувшись от Движения 2 июня.</p>

<p>

Поездка прошла в молчании. Мы сидим друг напротив друга без всякого желания говорить друг с другом или делать что-либо еще друг с другом. Вся беспристрастность прошлого исчезла, как несвежая история.</p>

<p>

Мы вдвоем должны были написать историю распада Движения 2 июня, чтобы донести новую ситуацию до общественности и заключенных.</p>

<p>

Формулирование никогда не было свойственно Биене, поэтому она подталкивает меня. Наступательная самокритика политики Движения 2 июня, ответственность за разделение партизан на сегодняшний день, объединение вооруженных сил как выражение силы, наступательная пропаганда политики РАФ — все это должно содержаться в газете. Невозможно! Я не мог этого сделать. Весь злополучный процесс распада, арест женщин-товарищей, уныние восьми человек, которые отделились от РАФ и теперь слепо смотрели в будущее, моя собственная слабость, все это было выражением глубокого кризиса в вооруженной политике. Я не мог ни признать это сильным и перейти в наступление, ни передать это как таковое по пропангандистским причинам. Я оставил это без внимания. Много позже, когда я прочитал «Aufldsungspapier», написанный Бине и RAF, на моем лице появился стыд. Какие фразы самоотречения!</p>

<p>

Это жаркий весенний летний день. Биене и я с рюкзаками направляемся в депо. Он находится недалеко от Вентимильи в необитаемой холмистой местности. У нас с собой этюдник, лопаты и специально сшитые нательные ремни для транспортировки миллиона. После некоторых поисков Биене находит место — сухую землю из твердой как камень глины. Боюсь, что без кирки мы не сможем даже залезть в землю. На небольшом склоне холма стоит единственное дерево на много миль вокруг. Полуразросшееся, с густой кроной, оно стоит как часовой над коричневой, сухой почвой. Там, где заканчиваются его корни, мы начинаем копать. Би-не больше не знает, где именно спрятано депо. Уже утро, мы сели на ночной поезд из Франции в Италию и хотим вернуться нелегально через горы. Несколько часов мы копаемся в сухой земле. На жаре мы сняли одежду и копаемся потными, покрытыми пылью голыми телами. На вершине холма глубина уже три четверти метра. Ничего.</p>

<p>

«Ты его закопал, ты должен помнить, думать, давай не будем просто дико копать», — говорю я Биене.</p>

<p>

«Оно должно быть здесь, должно быть где-то здесь», — отвечает она. Мы продолжаем копать. Когда я встаю, я смотрю прямо в глаза змее. Ее толстое, блестящее черное тело свисает вертикально вниз от кроны, имея внушительную длину. Конец тела скрыт в густых ветвях. Только голова стоит прямо и смотрит на меня, не двигаясь. Библейские ассоциации навязываются мне: вестник несчастья, изгнание из рая. Она висит там в полной тишине, безмолвная в своем солнце и наблюдает за нами. Мы держимся на почтительном расстоянии, она нам не нравится. В какой-то момент она удаляется в пещеру. В какой-то момент отставка овладевает и нами. Мы обыскали весь холм и ничего не нашли. Последние несколько часов мы без надежды ковырялись в земле. Пришло время подумать о пути назад. Измученные и запыленные, мы сидим на выброшенной земле, убежденные, что кто-то должен был найти деньги задолго до нас.</p>

<p>

В приступе былого задора Биене берет маленькую засохшую ветку и бродит вокруг альбема. Ударяет по земле и говорит: «Вот оно». В шутку, наши рюкзаки уже упакованы, я отпускаю две шутки — и попадаю на миллион. Это была Би: в союзе со случайностью, счастливой и несчастной.</p>

<p>

Вскоре после этого она с частью группы уехала в Западную Германию. Я остался в Париже.</p>

<p>

Главной проблемой были «ошибки». Восемь человек сидели и не знали, какие решения группы приведут их в какое будущее. Их коллективное понимание не освободило их от групповой дисциплины и не позволило им принимать индивидуальные решения. Они полностью полагались на активных товарищей, которые пытались организовать для них возможность новой жизни вне Европы.</p>