<p>
Чтобы не проделывать долгий путь с трепетом на границах почти даром, мы решили провести три прекрасных дня в Риме. В праздничной и расслабленной манере мы проехались по оживленному римскому настоящему и древним стенам вечного прошлого. Мы провели день в Колизее, прогулялись по пыльным Казарменным руинам, побродили между каменными арками под жарким солнцем юга и позволили старине погрузиться в себя. Глубоко под нами — арена гладиаторов. Мы представили себе бедных заблудших свиней там, внизу, на которых охотились и разрывали хищные львы под ликование толпы.</p>
<p>
В последующие века человек цивилизовался? Научился ли он рационально контролировать свои архаичные инстинкты и влечения, спрашивали мы себя. Нет. Иначе как можно понять ужасающие преступления фашистов? Эвтаназия, Хиросима, дегуманизация во время войны во Вьетнаме, беспощадное убийство? Архаичные инстинкты мобилизуются сегодня, как и в прошлом, в интересах утверждения власти. Изменились лишь причины их развития. Но так будет не всегда. Не навсегда. После отмены господства денег разум может развиваться и в гуманитарном направлении.</p>
<p>
На обратном пути мы проезжаем через Эссен и навещаем Фрица. Мы не видели его более полугода и были потрясены, увидев его таким. Исхудавший, одинокий и молчаливый. Его комната уныла. Как и наши квартиры, которые мы снимаем на несколько недель, только чтобы подготовиться к определенной операции. «Иногда я хожу к корейскому крепышу. Он работает в том же зале, что и я, и живет совсем рядом. Мы играем в нарды. Это все, на что годятся наши мозги», — говорит мне Фриц. Он полностью изолирован в социальном плане, этот человек, который наслаждается общением и нуждается в нем. Мы хотели бы забрать его с собой в Берлин. «Нет», — говорит Фриц, — «рабочие делают это большую часть своей жизни». Я не знаю, какую клятву он дал кому, чтобы продержаться год в прессовом цехе. Как неквалифицированный рабочий, он выполнял самую тяжелую и грязную работу, наряду с турецкими, марокканскими и корейскими рабочими.</p>
<p>
Фриц обладает глубокой внутренней надежностью, и за его</p>
<p>
За его восторгом от нетрадиционных форм скрывается жесткая, но свободная дисциплина. Это и есть мораль. Фриц имеет мало общего с образом пронзительного коммунистического террора. Его острое, но в то же время тонкое остроумие редко бывает просто ради эффекта и культурной чепухи. Это его метод освещать факты таким образом, что дальнейшие объяснения становятся излишними. Иногда я боялся его интеллектуального остроумия, которое проявляется так вдумчиво и может быть настолько точным. Фриц имел большой опыт общения с людьми и видел насквозь каждую позу, каждую игру, был свободен от громких жестов и громких слов, но при этом ласково добродушен. Я сам был еще в самом начале пути и меня было легко поймать. Но Фриц не гнушался и использовал слабости других для своего блага.</p>
<p>
Он рассказывает о своей работе: «Мы разговариваем по крайней мере, во время перерыва. В виде коротких сухих предложений. В зале слишком шумно. Нам приходится кричать. Но они хотят поставить iRAF к стене, если им есть что сказать».</p>
<p>
«Короткий процесс! Говорят рабочие. Пусть они умрут в тюрьме! Большинство из них за фашистские решения. Они не знают, что происходит, и не хотят знать. Они ничего ни о чем не знают. Кроме денег».</p>
<p>
«Почему вы это терпите?» — спрашиваю я. «Ты не обязан, ты в привилегированном положении, ты знаешь и ты свободен, если хочешь».</p>
<p>
Фриц просто хочет выяснить, что осталось от рабочего класса, что от него еще можно ожидать.</p>
<p>
Мы говорим с ним о Берлине, о том, как хорошо мы снова организованы, рассказываем ему о предстоящей освободительной операции, мы хотим снова возбудить его аппетит, завлечь его. Но он качает головой и остается там на целый год. Он дает нам так же мало шансов, как и себе. Только после операции по освобождению он возвращается. Через полгода он попадает в волну арестов и в третий раз оказывается в тюрьме.</p>
<p>
Выясняется, что Гюнтер Гийом был агентом ГДР на стороне канцлера. После этого Вилли Брандт уходит в отставку и передает бразды правления Гельмуту Шмидту. Шмидт, правый социал-демократ и бывший офицер при Гитлере, становится главой государства. Он проводит еще более жесткий полицейский курс против уличной оппозиции, которая объединяется в антиядерный протест. Против партизан и политических заключенных он проводит курс на уничтожение. Шмидт — это Эберт 1970-х годов, хотя никакая революция не угрожает социал-либеральному правительству Федеративной Республики. Но внутриполитические дебаты отмечены полицейской, судебной, электронной, идеологической и психологической агитацией против вооруженной борьбы, против ее законного спектра и против всех тех, кто публично делает пытки заключенных важнейшим вопросом и берет на себя обязательства перед политзаключенными.</p>
<p>
Движение 2 июня реорганизовалось и снова стало мощным. У него есть стабильная логистика, сеть сторонников и достаточное количество решительно настроенных боевых активистов. Мы можем и хотим вмешаться в столкновения с освобождением заключенных.</p>
<p>
Мы похитим человека из политической элиты, посадим его на несколько дней в «народную тюрьму» и потребуем от заключенных его освобождения.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Глава шестая
<p>
</p>
<p>
Народная тюрьма» должна находиться в таком месте, где передвижение и пребывание молодых людей является вполне нормальным явлением и где часто можно увидеть людей, носящих туда-сюда какие-то вещи и предметы. В обычном, оживленном районе. Мы решаем открыть магазин подержанных вещей в Кройцберге. Действительно легальный, с лицензией на торговлю и всеми необходимыми условиями. После долгих, тщательных поисков мы нашли то, что нужно. Пустой магазин, только что созданный для нас, с большой квартирой рядом с ним и многокомнатным подвалом под ним. Наиболее благоприятное место для подвала находится за магазином, прямо под гостиной. Мы разрезаем его пополам стеной и превращаем заднюю часть в звуконепроницаемую камеру. На кухне мы пробиваем потолок и делаем вход прямо в звуконепроницаемое помещение. Вход не должен быть заметен из кухни, поэтому мы вписываем люк точно в узор кухонного ковра и ставим на него подставку для цветов, похожую на папоротник. Мы прибиваем ее к люку, как рога, чтобы не приходилось постоянно двигать ее туда-сюда, когда мы поднимаемся и спускаемся.</p>
