<p>
Тот, кто приходил к ней для моральной порки, выходил наполовину гордым, наполовину раскаявшимся, но всегда немного мудрее. У нее были странные методы, которые обычно приводили к тому, что любой подросток высмеивал и ругал ее. Но все было не так. Например, в любой ситуации она придумывала либо поговорку, либо песню с соответствующим моральным предложением. Затем она пела ее голосом дин тремоло, моргая при этом глазами. Это было немного неловко, но нам это нравилось.</p>
<p>
Она была одной из немногих, кто использовал свой авторитет без этой примеси властолюбия и карательности. Это два типа авторитета, с которыми мы сталкиваемся и которые мы сами можем использовать: произвольный, одолженный функцией, положением и иерархией, заимствованный авторитет, жесткий и угрожающий, в котором может скрываться все, что угодно, глупая маленькая неуклюжесть или низкий, но самонадеянный и безжалостный характер; или* другой, непроизвольный авторитет, который излучается из собственной своенравности, теплоты и компетентности, и который склонен к посредничеству и передаче своей большей мудрости, в то время как первый склонен к господству, а второй — к власти над людьми, в то время как первая нацелена на господство и преимущество, страх и послушание.</p>
<p>
Она скорбела обо мне чуть сильнее. Но не настолько, чтобы я была уверена в том, что займу у нее особое место. Когда все девочки были в доме, меня замечали и относились ко мне как к любой другой девочке. Но во время праздников все было по-другому, я оставалась одна в доме, когда девочки уходили домой. Тогда она давала мне немного семейной атмосферы, приглашала меня на ужин в свои личные мечты, слушала со мной музыку и иногда брала меня в город, чтобы я занималась ее личными делами. Она прекрасно понимала, как создать такие отношения, в которых я не чувствовала себя обузой, но в которых она сама всегда оставалась «уважаемым человеком» с уравновешенной близостью и дистанцией.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Глава третья
<p>
</p>
<p>
Общество трещало уже несколько лет.</p>
<p>
Магнитные волны бунтарского поколения, наконец, вырвались и из моего эгоцентричного трибниса. Нынешние пути добродетели в больших городах и университетах не достигали провинции как потрясения — а в шестидесятые годы это было еще так.</p>
<p>
Винс — а в шестидесятые это все еще была вся ФРГ за исключением трех-четырех крупнейших городов — но как новости. Каждый день газеты были полны взрывных событий в Берлине. Каждый день они сообщали о чудовищных и невыносимых вещах из прифронтового города: пудовое убийство американского президента, поджог универмага в знак протеста против войны во Вьетнаме, коммунальная жизнь, уличные бои... Воинствующий радикализм овладел молодежью. Теперь все подвергалось нападкам и сомнению</p>
<p>
Все, что навязывало нам послевоенное общество в плане содержания, ценностей и структур. Теперь гнилое, репрессивное образование и воспитание вытаскивалось на свет, гнилая правящая мораль разоблачалась, теперь угнетение обвинялось в соучастии с преступлениями фашизма, а власти объявлялись некомпетентными.</p>
<p>
«Под халатами — затхлость тысячелетняя», — скандировали студенты против профессоров. ... «Долой то, что тебя ломает», — скандировали студенты на митингах.</p>
<p>
Теперь капитализм был подвергнут фундаментальному сомнению, его стратегии эксплуатации стали видимыми, против его классовой справедливости стали бороться. Теперь шпрингеровская пресса как организационный центр массового одурманивания и манипулирования массами, агитации против оппозиционных, сопротивляющихся сил и антикоммунизма была атакована огнем и камнями в коллективном натиске.</p>
<p>
Теперь атаке подверглась старая элита и продолжение ее старых интересов. Теперь речь шла о том, чтобы изменить те отношения, в которых человек является товаром, объектом иностранной прибыли.</p>
<p>
Речь шла об угнетении и эксплуатации бедных стран богатыми капиталистическими государствами, о безоговорочной солидарности с освободительными движениями в Африке, Латинской Америке и Азии. На демонстрациях, на митингах она вновь и вновь звучала из тысяч горл: Солидарность с Вьетконгом! Победа в народной войне! Долой империализм! Да здравствует революция! Да, теперь все дело в революции!</p>
<p>
И так думали не только мы, послевоенное поколение ФРГ, но и молодежь почти всех капиталистических стран мира, которая встала либерально и восстала против войны, против угнетения, патернализма, эксплуатации слабых сильными, бедных богатыми. Мы видели себя как всемирное революционное движение, имеющее огромную возможность отрезать будущее империализма.</p>
