С интересным прозвищем пришлось встретиться в городе Верхней Салде. Здесь жителей одной части заводского поселка звали проигранными. Говорят, что их предки были каким-то крепостником проиграны в карты заводчику Демидову и переселены сюда. Это тогда было делом обычным.

В Академии наук СССР уже много лет составляется огромный коллективный научный труд — «Диалектический атлас русского языка». В нем будут отражены все особенности русского говора на территории нашей страны. Коллективные прозвища и здесь пригодились. Иные из них убедительно отражают характерные особенности языка некоторых местностей.

Кушту́мские растягаи — это о жителях деревни Куштумга Челябинской области, за привычку произносить протяжно окончания фраз. За это же растягаями зовут жителей деревни Талицы, Сухоложского района, Свердловской области.

Ягуны́ — это о тех, кто произносит «яго́» вместо «его», например, в селе Биянка и других селениях Миньярского района, Челябинской области.

Так же появились прозвища: а́личи (деревня Вознесенка) — за певучий говор и обыкновение говорить «али чо?»; баты́ (одно из селений на Бакальских рудниках в Челябинской области) — за пристрастие к вводному словцу «бат», то есть «бает» — говорит; иго́льники (деревня Белоярка, Щучанского района, Курганской области) — за обычай говорить «иго» вместо «его». Документы говорят, что в Белоярку в 1851 году переселилось 340 душ фабричного населения из Рязанской губернии. Так как «игольниками» же зовут жителей соседнего села Красноярки, то вероятно, что и там жили выходцы из Рязани.

Красивое прозвище гамаю́ны досталось всем тем, кто говорит певуче («гамаюн» — в легендах древних славян — вещая птица). А в Каслях, Кыштыме, Нязепетровске, Челябинской области, в поселках Михайловском и Нижне-Сергинском, Свердловской области, именно так многие и говорят.

Калдыки́ — это, конечно, менее красиво и приятно. Но что поделаешь, если выходцы из Самарской губернии вместо «когда» говорили «колда», а потомки их в Октябрьском районе, Челябинской области, надолго сохранили это произношение.

Однажды я записал частушку, которую поют в селе Островное, Мишкинского района, Курганской области:

Так поет девушка, выходящая за парня в село Петровское, Юргамышского района. Выходит, это тоже прозвище? Да, мне рассказали: «У нас тех, кто из Петровского, пичкаля́ми зовут. Они говорят «привизу» вместо «привезу», «риветь» вместо «реветь».

Интересно по прозвищам проследить, кто чем раньше занимался.

Дегтярники — те, конечно, кто деготь гнал или продавал его (село Кунашак, Челябинской области); хомутинники (деревня Пашина, Красноармейского района) — хомуты и прочую сбрую изготовляли; шилокопы занимались сапожным ремеслом (особенно — в городах Кунгуре и Сарапуле, давних центрах кустарной кожевенной промышленности).

Потруднее расшифровать жженопятиков. Так звали, оказывается, рабочих-литейщиков на многих заводах Урала — Каслинском, Кыштымском, Сысертских и других. В то время в литейном цехе действительно босым не ходи — живо пятки пожжешь.

Зато ошибочно думать, будто в деревне Ванюши, Красноуфимского района, раньше делали корчаги, если здесь встречается прозвище корчажники. Это потому, что местные рыбаки якобы ловили рыбу в своих многочисленных озерах корчагами. Так же и в Златоусте — горчицу никогда не садили, а горчишники были: так звали выходцев из Самарской губернии, где горчица — культура издавна знакомая.

Много прозвищ породило давнее занятие жителей Прикамья — добыча соли. Пермяк солёны уши — шутка, которой встречали всех выходцев из тех мест.

Солеными ушами звали не только пермяков. Я встречал это прозвище в бывшей Оренбургской губернии. Так звали казаков Ерыклинской и Орловской станиц — они также имели отношение к добыче соли.

Если собрать воедино все прозвища, которые как-то характеризовали здоровье уральцев, особенности их питания и одежды, — печальная получится картина. Они не хуже большой научной статьи покажут нелегкую судьбу народов Урала в недавнем еще прошлом — нищету, убогость быта, повальные болезни…

Слепоша́рые — носили кличку поголовно болевшие трахомой жители села Ермолаевки, Куюргазинского района Башкирии. Синепу́пыми и самоварами звали за вспученность живота от болезней и ненормального питания крестьян и рабочих деревень Таволги и Воробьи (Невьянский район, Свердловской области), зобаны́ получили прозвище за массовое заболевание зобом (города Миньяр и Куса в Челябинской области и с. Быньги, Невьянского района).

Да и как не болеть было рабочему и крестьянскому люду старого Урала, если даже в прозвищах нашло отражение убогое, а местами невозможно голодное питание: пика́ны (дикое растение — борщевик), конечно, при разнообразном столе неплохо восполняет недостаток в витаминах, но если кого-то прозвали пика́нниками (окрестные села города Кунгура, село Старый Белокатай в Башкирии), то, надо думать, не за изощренный гастрономический вкус, а за то, что летом, в самое голодное время, початки пиканов становились основной их пищей.

А сколько сел на Урале получили прозвание лапото́ны (например, села Куяш, Урукуль, Кожакуль и Темряс в Зауральской Башкирии), ла́потники — потому что иной обуви, кроме лаптей, здесь не знали! Если услышите старое прозвище шматы́, то знайте, что так звали некогда бакальских горняков за их обычную «обувку» — шматы, то есть истоптанные лапти.

И уж куда красноречивее — гужее́ды! Да, было и такое — крестьяне ряда сел Аргаяшского района Челябинской области в один голодный год якобы сварили и съели все ремни, даже гужи от хомутов! Не потому же ли в Златоусте некогда звали бесшлейными возчиков из Башкирии, приезжавших на своих конях, но без сбруи? Может быть, эти были настолько бедны, что у них вообще шлей никогда не бывало?

Услышав чей-то рассказ о своей жизни, всегда пользуюсь случаем записать его. У меня скопилось много таких записей. Вот одна из них.

В 1937 году мне пришлось разбирать и обрабатывать старые газеты Урала. В одной из них, — в «Советской правде» за 1924 год — на глаза попалась небольшая заметка о том, что в Челябинске живет 69-летняя старушка Мария Ильинична Патрикеева, служившая в семье Ульяновых няней, когда Владимиру Ильичу было два-три года.

Через тринадцать лет мудрено было застать в живых старушку, а все-таки я решил начать поиски: кто знает, может, еще жива? Газета писала, что Мария Ильинична живет в Привокзальном районе, значит, там и искать надо. Обошел я ряд улиц и домов, расспрашивал чуть не каждого, кто казался мне возможным современником Патрикеевой, и, наконец, напал на след…

Он привел меня в небольшой домик, где жила рабочая семья.

— Да, здесь такая живет, только ее дома-то нет.

— Как она себя чувствует?

— Да ничего, старуха крепкая, хотя годы уж большие, приходите попозже, сами увидите.

Когда пришел попозже, старушка была уже дома. И я был так счастлив: встретить человека, который жил в семье Ульяновых… Мария Ильинична отвечала охотно на все мои вопросы. Вот как я записал тогда ее рассказ.

— Я уроженка села Та́мышева, Саранского уезда, Симбирской губернии. Родилась в пятьдесят пятом году. С малолетства ходила работать по людям… Отдали меня к одной бабе в Симбирск. У нее был ребенок. Раз я полезла с ребенком на сеновал и упала. Баба меня прогнала.

Потом уж я попала к Ульяновым. В то время нянькой у них была старуха. Меня взяли на мелкие работы. Куда пошлют, ходила…