Для Гитлера, получавшего противоречивую информацию о процессах, проходивших за стенами тюрьмы, эти раздоры были более чем выгодны. Без него НСДАП не возродится. Так как он, будучи гражданином Австрии (до апреля 1925 года), не имел германского гражданства61, то он чувствовал угрозу своему положению в рамках «движения» уже оттого, что некоторые авторитетные члены НСДАП имели свои планы и в начале 1924 года пытались участвовать в выборах в рейхстаг и ландтаги в качестве представителей «прежней» НСДАП.
С 1919 года Гитлер считал ошибочным любое позитивное участие в парламентской деятельности и, более того, отвергал его как опасное для независимости НСДАП. «Национальные» политики и известные журналисты приветствовали его путч и твердо поддерживали его, такие высокопоставленные общественно-политические деятели, как Тирпиц и Людендорф, сохраняли контакты с ним и тем самым поднимали его политическую тактику на такой уровень, который был необходим ему и его партии, и не только в финансовом отношении. Например, в ноябре 1923 года Гитлер и его НСДАП, несмотря на катастрофическую инфляцию, имели в своем распоряжении 170 000 золотых марок62, которые не случайно были получены из рук таких именитых покровителей, как, например, принц фон Аренберг, брат фабриканта роялей Бернштейна, известные члены Баварского союза промышленников Генрих Класс и д-р Кулос, сторонники объединения Германии. Говоря о «толстосумах», оказавших финансовую поддержку Гитлеру в ноябре 1923 года, можно, в частности, назвать тайного советника Эмиля Кирдорфа, игравшего значительную роль в лагере сторонников объединения Германии, саксонского фабриканта кружев Мучмана, генерального консула Волга; рии Эдуарда Августа Шаррера и других влиятельных иностранцев, берлинскую компанию «Борзиг-Верке», «Даймлер- Верке» из Берлина и Штутгарта, фабрикантов из Штутгарта и Гейслингера Ремера и Беккера, Филиппа Матеса из Мюнхена и Р. Грундмана из дрезденской фирмы «Братья Клинге», берлинского фабриканта Рихарда Франка («Корн-Франка») 63, а также, далеко не в последнюю очередь, «многочисленных влюбленных в Гитлера женшин»64, представлявших лишь часть «толстосумов», финансово поддерживавших Гитлера до ноября 1923 года.
О том, чего ожидала от Адольфа Гитлера большая часть немецких националистов, поведал праволиберальный политик барон Фридрих фон Биссинг в письме Гитлеру 24 апреля 1923 года: «Глубокоуважаемый г-н Гитлер! То, чего я хотел достичь в 1918/19 году с помощью мюнхенских национал-либералов, и чего не сумел мне тогда дать Штреземан, счастливо сумели выполнить вы на другой основе. Когда я узнал, что ваш путь — более успешный и соответствующий ситуации, я присоединился к вам. Под вашей звездой Германия либо будет жить, либо обречена на гибель. Ваш день должен настать скоро, пока еще не стало слишком поздно! С сердечным почитанием, Ваш барон Фр. В. фон Бис-синг»65. Влиятельный редактор газеты «Мюнхенер Нойестен Нахрихтен» 5 июня 1923 года пригласил Гитлера на частную встречу с Тирпицем66. «Гроссадмирал фон Тирпиц будет здесь завтра утром, — писал журналист и спрашивал: — Не смогли бы вы завтра в 4 часа дня приехать к нам на чай?»67
То, что ведущие члены «прежней» НСДАП во время нахождения Гитлера в тюрьме сделали попытку пойти по пути легальности и принять участие в парламентских выборах, о чем он узнал только после освобождения, могло подорвать его ведущее положение в партии. Также и поэтому он, когда сидел в Ландсберге, был рад беспорядку в «движении». Герман Лобке, работавший в тюрьме над диссертацией и получавший необходимую ему для этого литературу (которую обычно прочитывал и Гитлер), в письме от 29 июля 1924 года писал Адальберту Фольку: «При оценке поведения Гитлера, наряду с совершенно непонятным мне “помешательством на нейтралитете”, надо сказать, что он фактически очень интенсивно работает над своей книгой, о которой весьма много говорит»68.
В тюрьме Гитлер, так же как и на свободе, «управлял» другими69. Здесь он, принужденный государством некоторое время заниматься «постройкой замков из песка» — без видимых для кого-либо последствий — мог играть роль вождя, принимающего быстрые и твердые решения. Его решения, по необходимости, оставались главным образом в области теории. Здесь то, за что он должен был нести ответственность, выглядело иначе, чем это виделось до заключения. В Ландсберге он был «фюрер» («вождь»), не руководивший фактически, а лишь создававший видимость этого: позированием, словами, тщательным наблюдением, оценкой и регистрацией того, что происходило за пределами тюрьмы.
Отрезанный от внешнего мира и принужденный к определенному образцу поведения, Гитлер мог посвятить свое время — в соответствии с его менталитетом и характером — размышлениям, построению собственных теоретических решений и, вновь и вновь, отказу от них, разучиванию поз, и, хотя и в узком кругу ближайших соратников, очаровыванию слушателей своим ораторским даром. Для создания образа «фюрера» ему требовалось демонстрировать свой ореол вождя даже перед теми людьми, которые и без того знали, как он может руководить. Умножая свои ожидания и надежды, эти люди отдавали Гитлеру первенство, подыгрывали ему и придавали чувство уверенности, необходимое ему для самоутверждения в роли вождя. Те, кого доставляли в тюрьму уже после него, сразу же должны были являться к нему с рапортом: «Только я успел осмотреться в своей камере, — рассказывал Ганс Калленбах, член “Ударного отряда Адольф Гитлер”, — как вошел “обвиняемый № 2”, Эмиль Морис70, и передал мне приказ — немедленно явиться и доложить фюреру»71.
Гитлер, вынужденный жить в Ландсберге по распорядку, который он не мог существенно изменить, нашел возможность компенсировать это. В ночь с 3 на 4 февраля 1942 года он сказал в кругу «старых борцов»: «Без моего заключения в тюрьме “Майн Кампф” никогда не была бы написана. В это время у меня была возможность разобраться в различных понятиях, которые до этого я ощущал лишь инстинктивно… Из того периода пришла моя убежденность в том, что мы больше не можем придти к власти через насилие, чего многие мои сторонники никогда не могли понять. Государство имело время само по себе крепнуть, и оно имело оружие»72.
В Ландсберге Гитлер получил возможность подвести промежуточный итог своей деятельности и одновременно заложить краеугольный камень для продолжения начатого ранее пути.
Бывший служащий охраны Луркер, знавший некоторые факты по собственному опыту, писал в своей вышедшей в 1933 году книге «Гитлер в тюрьме»: «Целые дни напролет, до поздней ночи в небольшой комнате стучала пишущая машинка и было слышно, как он (Гитлер. — Примеч. авт.) диктует своему другу Гессу. Субботними вечерами… он обычно читал уже напечатанные куски своим товарищам по заключению, сидящим перед ним как ученики»73. Но Ильзе Гесс74, наоборот, говорила 28 декабря 1952 года: «Утверждение, что мой муж печатал книгу "Моя борьба", — одно из наиболее долго бытующих лживых заявлений последнего десятилетия»75. 29 июня 1965 года она пояснила: «Текст “Майн Кампф” печатал только сам Адольф Гитлер, без чьей-либо помощи, двумя пальцами, на старинной пишущей машинке, во время заключения в тюрьме Ландсберг. Второй том, после выхода на свободу, он уже диктовал своему секретарю»76. Калленбах, сидевший вместе с Гитлером в тюрьме, дает третью версию рассматриваемого вопроса. Он пишет, что абсолютная тишина тюремного корпуса, названного заключенными «крыло Фельдхеррнхалле», где «жили» Гитлер, д-р Вебер, Герман Крибель и Рудольф Гесс, нарушалась, «когда звучный голос фюрера с интонацией диктовал; временами этот голос прерывал Морис… пробиваясь сквозь усердный стук пишущей машинки, на которой он перепечатывал набело рукопись ставшей всемирно известной книги фюрера “Майн Кампф”, евангелия движения»77.
Когда Гитлер выступал на собраниях заключенных, называемых «товарищескими вечерами», «за дверями, на лестничной клетке, потихоньку собирались служащие тюрьмы и слушали… К этому времени внизу, во дворе, толпой собирались полицейские из охраны, и ни один из слушателей не издавал ни малейшего шума…»78. Литературные способности, которых так недоставало Гитлеру, в некоторой степени возмещали его товарищи по заключению, бывшие внимательными слушателями, восхищенными адептами и послушными учениками. На них он мог проверять, как будут приниматься его мысли и формулировки. «Вероятно, никогда, — писал Ганс Калленбах, — соотечественники не получали руководящие тезисы нашего мировоззрения в такой простой и одновременно полной форме, как в те часы (когда Гитлер выступал в большом зале, — Примеч. авт.). Редко где-либо такие понятия, как раса и народ, кровь и земля, вызывали оживление, подобное тому, какое тогда вызывали воодушевление и речь фюрера. Два, на первый взгляд, несовместимых воззрения и сущности, национальное и социальное, в нашей душе поднимались на такую высоту, где они становятся путем и целью; оба они, насильственно разделенные, логично соединялись… Обращаясь к нам… фюрер сознательно излагал свои мысли в форме вопросов и ответов»79. Юлиус Шауб80, также находившийся в тюрьме вместе с Гитлером, после освобождения следовавший за ним как тень, ставший его адъютантом и в 1945 году, по его приказу, уничтоживший его личные и политические секретные документы в Берлине, Мюнхене и Берхтесгадене81, после 1945 года продолжал выказывать те же чувства.
