Широкие массы народа, прежде всего, можно привлечь лишь могуществом устного слова. Но все великие движения — это народные движения, вулканические извержения человеческих страстей и душевных переживаний, поднимаемые либо жестокой богиней нужды, либо огненным факелом швыряемых в массу слов, но не лимонадными потоками эстетствующих литераторов и салонных героев.

Судьбу народа можно изменить лишь бурей горящей страсти; но страсть можно разбудить лишь при условии, если ты сам несешь ее в себе. И только она порождает избранные ею слова, которые подобно ударам молота могут пробить ворота, ведущие к сердцу народа. Того, у кого нет страсти, у кого рот остается закрытым, небо не выбирает глашатаем своей воли. Поэтому, пусть тот, кто пишет, остается сидеть возле своей чернильницы, чтобы “теоретически’’ объяснить то, для чего у него достаточно понимания и умения; но для роли вождя он не рожден и не избран»¹⁶.

И далее: «То, что марксизм завоевал миллионы рабочих, в меньшей степени заслуга письменных трудов марксистских теологов, а скорее — результат неустанной и поистине огромной пропагандистской работы десятков тысяч неутомимых агитаторов… Такая пропаганда создает людей, уже подготовленных для чтения социал-демократической прессы, которая, однако, сама, фактически, не пишется, а записывает то, что говорится устно. В то время, как в буржуазном лагере профессора и ученые мужи, теоретики и писатели всех сортов иногда пытаются также выступать с речами, в марксизме, наоборот, — ораторы иногда пытаются писать. И именно еврей, о котором здесь мы говорим особо, в целом, в силу своей изолгавшейся диалектической изворотливости и гибкости, скорее будет оратором-агитатором, иногда пишущим, чем только чистым писателем. В этом причина того, почему буржуазные газеты… не могут оказать ни малейшего влияния на ориентацию широчайших слоев нашего народа»¹⁷.

Впрочем, по словам Ганса Франка, Гитлер не чувствовал себя писателем¹⁸. Весной 1938 года Гитлер говорил Франку: «Я не писатель. Как прекрасно говорит и пишет по-итальянски Муссолини! Я не могу сделать то же по-немецки. Мысли приходят ко мне во время письма. “Майн Кампф” — это последовательное упорядочивание передовых статей в газете “Фёлькишер Беобахтер” и я думаю, что там из-за газетных стилевых особенностей эти мысли не очень четко воспринимаются. В самой же сути высказываний я не хотел ничего менять. Можно считать книгу “фантазиями сидящего за решеткой”, которые я надиктовал Гессу, ибо в ней есть логика мечты. Лишь главу о сифилисе¹⁹ я должен был полностью изменить, как неверную»²⁰. Если бы сотрудники издательства — преемника «Франц Эхер Ферлаг»²¹ — или друзья Гитлера захотели бы сделать его стиль удобным для чтения или даже литературным, то потребовалось бы полностью переписать «Майн Кампф». Но после этого книга перестала бы оставаться трудом Гитлера. Многое из того, что написал Гитлер, было для его многочисленных приверженцев понятно лишь в устном стиле изложения, свойственном Гитлеру. Его буйная прямота и бессмысленные и не терпящие возражений утверждения подавались в напыщенных формулировках, чтобы повысить силу их воздействия. Там, где раздутые формулировки и неопрятная проза автора «Майн Кампф» дополнительно еще и солидно поданы, становится очевидной пустота расплывчатого, неточного, многословного стиля Гитлера.

Прямо-таки абсурдным является утверждение Гитлера, приведенное им в «Майн Кампф», что он после 1908 года хотя и ценил большую венскую прессу за «ее благородный» тон, но отвергал ее из-за «экзальтированности стиля»²².

Тем не менее «Майн Кампф» сама нередко служила Йозефу Геббельсу в качестве образца устной и письменной речи, о чем свидетельствует следующее сопоставление двух фрагментов текстов Гитлера и Геббельса, применительно к стилю и ритму.

В «Майн Кампф» написано:

«Разумеется — частично, это также следствие беспредельно хитрой тактики еврейства — с одной стороны, и действительно непроходимая глупость и простодушие — с другой. Еврей был слишком умен, чтобы позволить нападать на всю свою прессу в равной степени. Нет, одна ее часть занималась тем, что прикрывала другую. В то время, как марксистские газеты все вместе выступали против всего святого для людей, а государство и правительство нападали самым низким образом, натравливая друг на друга большие слои народа, буржуазно-демократические еврейские листки, создавая видимость хваленой объективности, тщательно избегали любых крепких слов, точно зная, что все глупцы могут делать оценку только внешнего вида явления и никогда не проникают в его внутреннюю сущность, и поэтому ценность чего-либо измеряют по внешнему виду, а не по содержанию; для них ценность предмета или явления измеряется только внешней видимостью — человеческая слабость, которой они тоже обязаны собственным правилам»²³.

Йозеф Геббельс пишет в книге «Борьба за Берлин»:

«Нельзя обойти молчанием трусливую бесхарактерность, с которой буржуазная пресса до сегодняшнего дня покорно склонилась перед бесстыдными журналистскими поступками продажных еврейских писак. Впрочем, буржуазная пресса всегда имеется под рукой, когда нужно посадить в лужу национального политика или заклеймить так называемые пороки национал-социалистической прессы. И, наоборот, по отношению к еврейским журналам она демонстрирует непонятное, прямо-таки безответственное великодушие. Публицистической остроты и бесцеремонности журналов все боятся. Люди, очевидно, не хотят оказаться в опасной зоне. По отношению к евреям они испытывают непреодолимое ощущение неполноценности и стараются любым способом жить с ними в добром мире. Если буржуазная пресса когда-либо соберется слухом и выступит с порицанием еврейских клеветников, то уже это само будет означать очень многое. Но, по большей части, она пребывает в полном спокойствии и благородном молчании, прибегая к надежности пословицы: Кто грязь хватает, тот марается»²⁴.

Характерным для стиля Гитлера, например, при объяснении взаимосвязей и деталей, которые он решительно отвергает, является его высказывание о марксизме. В «Майн Кампф» он пишет: «Поскольку здесь вообще не идет речь о партии, а об учении, ведущем к разрушению всего человечества, в нем понимают еще меньше, потому что его не изучают в пропитанных еврейством университетах, а слишком многие в своей благоприобретенной спеси не хотят пошевелить пальцем и взять в руки книгу, чтобы изучить что-то не входящее в программу университета. Величайшее преобразование бесследно проходит мимо этих “умов”, из-за этого государственные институты, по большей части, плетутся в хвосте частных. Для них очень подходит, праведный боже, народная пословица: Что крестьянин не знает, то он не ест. Немногие исключения также и здесь только подтверждают правило»²⁵.

Тот факт, что «Майн Кампф», которую в 60-е годы французские учителя в Тананариве (Мадагаскар) использовали в качестве учебника немецкого языка^25а, действительно не может быть пригодной для чтения книгой, не в последнюю очередь подтверждают ее переводы на другие языки. Нередко, уже сразу после выхода перевода, критики указывают на это. Например, «Таймс» от 24 марта 1939 года: «Никто не может понять, что Гитлер является стилистом. Переводчик выполнил отличную работу на… трудных страницах, и его распутывание очень запутанных предложений и тарабарщины сделано превосходно», а «Таймс» от 25 марта 1939 года дала аттестацию переводчику (Джеймсу Мерфи): «Его воссоздание искореженных Гитлером предложений, очень ограниченного запаса глаголов и прилагательных, выполнено мастерски. Он успешно справился с такими вызывающими эмоции словами, как “родная земля”, “народ”, “общество”, которые составляют основу нацистского учения». С другой стороны, «Дэйли телеграф» от 23 марта 1939 года критикует английское издание «Майн Кампф». Она пишет; «Полный перевод — это ужасающая книга… Большая часть (страниц. — Примеч. авт.) состоит из утомительного и бесконечного водопада слов». Однако «Таймс» от 25 марта 1939 года четко добавила, что будет «не удивительно», если книга Гитлера «вызовет симпатии к тем мыслям Гитлера, которые непосредственно не угрожают нашим собственным интересам в мире», а также, что: «Действительно, Гитлер является одаренным пропагандистом. Он знает, что нетренированная память слушателя повторяет его мысли, и из этой слабости он извлекает максимальную выгоду. В своих комментариях о массе он так же циничен, как наши собственные авторы рекламных текстов». Подобным же образом комментировались в Англии и послевоенные издания книги «Майн Кампф». Спустя 13 лет, уже через семь лет после краха Третьего рейха, читаем в «Винер Лайбрэри Бюллетин»: «Один (вышедший в США перевод. — Примеч. авт.)… является свободным переводом, снабженным подробными комментариями, другой — фактически дословный перевод, который “совершенно не пытается построить читаемый английский текст (из текста Гитлера. — Примеч. авт.), он отличается… многословием, повторениями, нарушением грамматических правил и, зачастую, непонятен и бессвязен”»²⁶ В таком же ключе, за «раздутость», критиковалось издание, появившееся в Бразилии в 1962 году²⁷.