Скулд продолжал лихорадочно читать вполголоса дневник, пока умирающий находился в забытьи. Девушка тем временем все же нашла в себе силы и провела по струнам скрипки смычком.
Что это было?..
Музыка вернула Поэта к жизни, и он начал что-то тихо шептать.
– Дэвианта, это ты? Я опять воскрес из небытия. Как долго я падал… – И он попросил воды.
В самом начале войны кто-то обрезал электропровода и обесточил кладбище. А в дизельной станции не было ни капли топлива. Девушка, истощенная долгим, голодным скитанием и холодом, играла недолго – всего несколько жалобных тихих звуков. Силы, видимо, покинули ее, и она, положив голову на мягкий подлокотник дивана и укрывшись с головой теплым пуховым одеялом, уснула.
Скулд, то и дело отрываясь от чтения, подходил к девушке и, склонив голову, прислушивался – дышит или нет прелестное создание – Богиня! – так измотанная и истерзанная войной.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Открыв Хронотопию, мы так надеялись найти средство спасения от смерти людей, склонных к суициду… Как оказалось, это врожденная болезнь. Это тяга к смерти, – такой же недуг, как рак, СПИД, наркомания и т. п. И вызван он перенаселенностью и ростом бездуховности, то есть ростом количества материи, никак не связанной со ВСЕЛЕНСКОЙ НЕПОСТИЖИМОЙ ЦЕЛОСТНОСТЬЮ!
То, что мистики искали во все времена, – Единение с чем-то целостным (непознаваемым – Богом, Космосом, Хаосом, Мирозданием, Вселенной и т. д. – на всех возможных языках мира).
Любого, кто стремится к целостности, к воссоединению с целостностью, можно считать мистиком. Мы же назвали такое стремление Абиарностью. И лабораторию, которую мы создали, бывшие выпускники кафедры космопсихологии, мы окрестили Лабораторией Абиарнетики».
Скулд задумался. Все было для него новым. Он налил в кружку крепкого чая, чтобы приободрить себя, в который уж раз подошел к девушке – послушал, дышит или нет – и, прибавив фитиля в керосиновой лампе, продолжил чтение.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Как она была красива!!! – Ильюта! Ильюта! Тысячи лет одиночества я бы отдал за один день жизни с тобой.
…Она поднимала на меня свои большие, огромные глаза, полные слез, и спрашивала:
– А ты не будешь изменять мне?»
Поэт тяжело задышал, – так тяжело, что, кажется, в этот вздох вместилась вся горечь мира. Все прочитанное Скулдом воспринималось им как рассказанное, он даже не слышал сдавленный, еле слышный шепот Поэта и продолжал вполголоса читать.
«Очень часто, согретая в моих объятиях, она дрожала – как птенчик, выпавший из гнезда. И долго, долго плакала без всякой причины, и я долго не мог ее утешить. Господи, если бы можно было ее вернуть хоть на мгновение! В последние годы я и во сне ее видел все реже и реже… Она умерла в яркий, солнечный жаркий день. Ей было двадцать восемь лет. Шла по улице – остановка сердца. И всё, всё, всё…»
И кажется это «всё» еще долго тихим, протяжным эхом летало по сторожке…
«Ильюта! Вечная боль моя! Отчего ты не придешь сейчас, когда я на краю бездны? Перед бездной я стою… и заглядываю в нее и вижу твои глаза, полные светящейся грусти. И я без страха бросаюсь в бездну, как мне кажется, но каждый раз, упав, оказываюсь в грязной, вонючей луже на улице города…
…Когда меня осудили за лженаучностъ идей и ты так внезапно ушла, я остался один во Вселенной».
– Ильюта! – вдруг прошептал, простонал, позвал еле слышно Поэт, словно повторяя прочитанное Скулдом. – Ильюта!..
«Иногда мне кажется, что мы с тобой, Ильюта, последние влюбленные на этой жестокой, обезумевшей земле…
…О! где найти радость, нежность и сострадание на этой земле? Кажется, ничего нет, чтобы могло утешить меня на ней и обнадежить. Иногда мне кажется (или хочется верить!!!), что есть кто-то, кто будет внимать моему отчаянному воплю. И ты вопишь, вопишь, а отклика всё нет, нет…»
Снова и снова Скулд изумлялся и был потрясен той легкостью, с которой Бродячий Поэт переходил от глубинных размышлений о смысле жизни и тайнах бытия к спонтанным, беспредельным, безудержным всплескам бессознательного, смысл которого был погребен под нагромождением слов. Иногда такое нагромождение было похоже на паутину, иногда на свалы камней в горах, а иногда на огромное звездное небо.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Еще в ранней юности я открыл для себя необычный способ понимания Реальности. Вся необычность способа и заключалась в том, что воспринимаемая реальность становилась совершенно Иной при каждом акте ее восприятия мной. Я просто это ощущал: Реальность становилась Целостностью. Мыслить (по-настоящему) можно только целостно. Но мысль сама по себе не создает целостность. Мыслью можно всего лишь прикоснуться к Целостности, даже если эта мысль Махатмы, великого Гуру, Учителя человечества. Материальность проявляется на краю целостного, там, где есть непрерывный процесс утраты – восстановления целостности. Материя возникает, когда целостность утрачивается. Мысль, таким образом, есть и причина, и результат процесса мышления.
Мысль рождается из самой себя, когда становится целостностью. Мысль есть He-мысль! Даже если мы, как нам кажется, мыслим, мы на самом деле немыслим, а всего лишь пытаемся ДОСТИЧЬ ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ! Как только мы достигаем ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ, мы растворяемся в ЦЕЛОСТНОСТИ БЕЗ ОСТАТКА».
Скулд читал…
Нет! Это нельзя было назвать чтением. Это было прикосновением души к душе! Так, словно в этих строчках заключена разгадка великой тайны человеческого бытия и мироздания – тайны зашедшего в тупик человечества.
Скулд хорошо осознавал, что его чтение и есть форма исповеди Бродячего Поэта ему – в ситуации, когда исповедующийся не в силах произносить слова.
Он читал взахлеб и скоро поймал себя на мысли, что уже не сможет просто существовать без этих строчек. Эти строчки стали воздухом, вдыхая который, он чуть не задыхался от свежести. Эти строчки стали жизнью, о которой он мечтал все эти годы.
Чтение настолько захватило его, что он просто был бессилен прервать его. Чтение из разряда простого открытия перешло в священнодействие, в религиозный ритуал, в сеанс психоделической терапии, где наркотиком служили произносимые громким шепотом звуки, сочетание которых давало такие сногсшибательные мысли и парадоксально-безумные идеи.
Скулда охватил какой-то дьявольский, сатанинский азарт постижения другой жизни, другой великой души человека. Это был какой-то патологический интерес к познанию человека!
К нему периодически приходила одна и та же мысль: «Только сейчас я начал жить, только сейчас родился. Рождаюсь!!!»
И он простил всех за все зло, принесенное ему, он благодарил жизнь за эту случайную встречу. И он начинал любить всех, ему хотелось сострадать всем и каждому в этом мире. А могло ли быть иначе, если за каждой страницей дневника Бродячего Поэта, за каждой строчкой было открытие еще никем непознанного Мира, непознанной Вселенной…
Одна запись особенно потрясла его.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Сегодня записывал что-то долго, до изнеможения, подсчитал – тысяча строк ни о чем?! Оказывается, можно жить, жить… и так, что с каждым днем жизнь твоя будет терять смысл. Смысл будет истекать по капле. Так и получается – жизнь, которой не было. И моя жизнь сейчас похожа на зияющую изнутри пустоту. Так вот и эпохи: одна переполнена событиями, подвигами, геройствами, революциями, а в сущности, это эпохи смерти, какой-то бессмысленной возни. А есть эпохи ничем не примечательные, эпохи созидания, которые мы понимаем по прошествии десятков, а то и сотен лет. Я спрашиваю себя, как может быть возможна пустая эпоха? Здесь кроется какая-то тайна космического масштаба. Опустошение души есть начало опустошения бытия…
