…Мог ли он еще вчера думать о том, что так долго вынашиваемая в душах, так длительно зревшая в умах ненависть и злоба вырвались из плена заскорузлых, сморщенных мозгов, совсем недавно уверенных, что война в принципе невозможна?..
Война всегда принадлежит к разряду феноменов – возможных невозможностей.
Вот так неожиданно на маленьком клочке земли развернулось темное кровавое шоу с душещипательными аттракционами – убийствами, беззаконием, мародерством, экзекуциями.
Столь долго томящиеся внутри людских душ злоба и ненависть вырвались наружу и расцвели пышным цветом вооруженного противостояния.
«Я так и знал, что это случится», – думал Скулд, сидя долгими вечерами на лавочке возле своего жилища, плотно укутавшись в меховую куртку.
Воздух был наполнен ненавистью, и он чуял, что какая-то тяга к смертоубийству крепла в людях, некая вера в то, что только война может решить все проблемы.
Ах, с каким удовольствием, наслаждением люди, еще вчера мирно жившие по соседству, убивали друг друга!.. Смертоубийство заманивает, как азартная игра.
Сначала все шло по неписаным, интуитивно улавливаемым правилам: на любой гражданской войне бедный убивает богатого, ученик – ненавистного учителя, работяга – работодателя-душегуба, сын – отца, брат – брата, бандит – миллионера.
Но скоро все начали убивать всех. Просто так, ради интереса.
Скулд просыпался каждое утро с мыслью-предчувствием, что это последний день его жизни. Руки слабели, зрение ухудшалось, что уж говорить о негнущихся ногах, которые он еле-еле переставлял по полу, – каждое движение давалось ему с большим трудом.
И Скулд каждый вечер перед сном, сидя в тишине перед свечой, радовался как ребенок: вот и еще один день прожит…
…Каждый день Скулда начинался с обхода кладбища, с осмотра могил. Даже сейчас, в столь смутное время, старик с сознанием дела выполнял свой долг, ибо считал, что в чем бы то ни было где-то всегда должен быть порядок. И этот порядок впоследствии может оказаться опорой – точкой отсчета, начиная с которой люди смогут перейти от разрушения к созиданию, от само-развращения к само-сотворению и само-воскрешению.
Завершался каждый день… звездным небом.
…Скулд устремлял взгляд в бездонное черное небо, полное сверкающих точек.
…И небо падало к его ногам…
Скулд был неисправимый, неистовый мечтатель! Эти сохраненные в глубине души детскость и непосредственность поддерживали его и вдохновляли к жизни.
Он запрокидывал голову до предела вверх и так шел к своему жилищу – шел по небу. И слезы, скопившиеся в уголках глаз, высыхали, постепенно теряя силу, горечь иссякала, ком в горле начинал таять.
По натуре своей Скулд был мыслитель – вечный искатель правды. Несмотря на свой возраст (семьдесят три года) у него был свежий, подвижный ум.
…Вечером двадцатого сентября Скулд записал в своем дневнике:
«Долго смотрел на беженцев. Прошло около тысячи человек. Никто ко мне не подошел. Видимо, не внушил я им доверия».
У Скулда была собственная теория насчет возникновения гражданских войн. Он ее для себя придумал на второй день после вооруженного столкновения.
Скулд, сколько себя помнил, вел дневник. Все возникающие мысли он тут же превращал в строчки своего дневника, которому изливал свою душу. Таких тетрадей за всю жизнь накопилось около пятидесяти штук.
Скулд любил иногда перечитывать свои дневники. Человек он был сентиментальный и от этого часто плакал над своими записями.
Из дневника Скулда:
«Гражданская война всегда неожиданность для тех, кто начинает убивать друг друга. Помимо там разных причин, как-то: нищета, резко-контрастное расслоение общества на бедных и богатых, экономическая зависимость государства в целом, религиозная нетерпимость, этническая чересполосица, идеологические распри – главной и основной причиной является борьба капиталов, подогреваемая еще и страшной местью отдельно взятых олигархов (финансово-могущественных персон). Это ведь ясно: какому-то богатому человеку с амбициями тирана, задатками властелина, способностями вождя и привычками дерзкого подлеца захотелось иметь во власти не только деньги, людей, заводы, машины, но и целое государство. И, конечно, центральной власти не могло понравиться то, что во вновь организуемом государстве должно быть всё по-другому: общественное устройство, система власти и все законы, и другой уклад, и религия, и наука, и искусство, и воспитание, и идеология. Другое – значит лучшее. Когда-то обиженный официальной, как говорят законной (легитимной) властью, на его взгляд, незаслуженно, олигарх сколотил вокруг себя оппозицию, захотел взять реванш за прошлое поражение, оскорбление, обиду. Да попросту решил отомстить.
Одной мести, конечно же, мало. Для любой гражданской войны как минимум необходимы два лагеря воюющих. Чтобы их получить, следует как можно больше людей обработать идеологически, т. е. нужна какая-нибудь (любая: плохая ли, хорошая) доселе неизвестная идеология (фактор новизны для мыслящих существ – главный). Идеология – система взглядов, придерживаясь которой человек сможет обеспечить себе достойную жизнь.
В новом образующемся государстве людям всегда обещают райскую жизнь, безмерное благополучие. Новая власть всегда сначала берет инакомыслящих в свои ряды, под свое крыло, практически опираясь на идеи и энергию этих мыслителей, совершающих прорыв, а потом этих Инаков уничтожают. Почему инакомыслящих? Да потому что творение нового – удел инакомыслящих. Только инакомыслящие способны взглянуть на старое по-новому. Без этой способности мы всего лишь «подделываем» старое – делим, переставляем его, но толку нет. Новое – это всегда прорыв! Прорыв – это что-то необъяснимое еще».
Отдельная запись: «Меня посетила странная мысль: я жил в Новом времени».
…Вот уже как два дня беспрестанно моросил унылый, монотонный, сплошной дождь. Поток ручья, стекающий с небес, своим заунывным звучанием успокаивал душу и одновременно тревожил. Дождь приносил тоску…
Скулд стоял у окна, курил, глубоко затягиваясь, смотрел на одинокую дорогу. Так он мог стоять долго, до тех пор, пока засевшая в голове мысль не побудит его в резком порыве схватить дневник и начать выплескивать на бумагу наболевшее, изрыдавшееся…
– Чего стоит моя жизнь? Вся жизнь моя – кладбище, – Скулд ухмылялся. – Пятьдесят лет! – подумать только! Пятьдесят лет рядом с покойниками. Да ведь они мне как родные!
Здесь, рядом с прахом умерших, думы о смысле жизни и смысле смерти – чуть ли не главные задачи бытия. С поиском ответа на эти извечные вопросы смотритель и засыпал, и вставал. Видимо, энергетика кладбища так сильна, что волей-неволей подчиняешься ритму этих вопрошаний.
– Что стоит жизнь? Вот жил, жил человек – и не стало. А для чего жил?..
Он постоянно начинал свои длинные, утомительные размышления-путешествия с этого вопроса. И без оглядки бросался в неизвестность!
– А если задать вопрос иначе? Не так – «зачем, для чего?» А может, «для кого?» Тогда это тупик. Вот для кого я жил?.. Для покойников?.. Одинокий, бездетный, заброшенный, покинутый и оставленный всеми. Кому я был нужен?.. Родственникам умерших?.. Или душам усопших?..
Последние года два-три Скулда стали навещать разного рода кочевые люди: бродяги, странники, путешественники, пилигримы. Число их за последнее время стремительно росло. Люди пытались спастись бегством. Бежали от всего: от себя, от нужды, от неразрешимых проблем, от болезней, просто от нечего делать. В последние шесть месяцев, естественно, – от войны.
…Скулд всегда был рад встрече с путниками и скитальцами, ибо был в вечном восхищении перед мужеством отважных, молчаливых, суровых и угрюмых людей, рискнувших, бросив всё, отправиться в неведомый путь – не в поисках приключений, а скорее в поисках себя.
Сухонький, со впалыми щеками, с худым, морщинистым продолговатым лицом, с болезненными, слезящимися глазами немного навыкате, с дряблым, изможденным, сгорбленным телом, едва носившем себя… Таким представал перед приходящими людьми кладбищенский смотритель Скулд Раппэ. Одетый в замусоленный, потрепанный балахон, свисающий до колен, драные, заштопанные во многих местах штаны и шапку-колпак, смятую в гармошку; обутый в огромные башмаки – все это могло вызвать только смех, не более. Но здесь, среди великолепных могущественных склепов и памятников, – фарс, да и только!
