А смута – это продолжение всё тех же военно-биологических войн, но перерастание их в информационные, ресурсные, технологические, идеологические, национальные, религиозные, торговые, психические, социальные, бытовые, криминальные (пожалуй, в первую очередь).
Мелкая война, бывает, отводит большую войну. Скорее, оттягивает момент большой войны.
Война идет постоянно, то нисходя на уровень масштаба человеческой души, то восходя на половину земного шара.
Так всегда – после антиутопии (коммунистической или социал-демократической, социал-националистической, какой угодно, после триумфа этих идеологий), если эта антиутопия выдержана во времени, не затянута и не перезревшая, после антиутопии или на ее фоне всегда разыгрывается самая страшная война. Война здесь – расплата за потерю духа свободы, за раболепство.
На более мелком отрезке времени эти циклы рекурсивно, фрактально повторяются, и тогда антиутопии имеют не такую выраженную фактуру, и сменяются они самоуничтожением, т. е. люди наполняются ненавистью друг к другу, ненавистью, которая может в любую минуту перерасти в реальную войну».
Скулд боялся не успеть до рассвета. Он весь дрожал, боясь одного – не разобрать строк. Очки то и дело сползали с покрытого капельками пота носа, и Скулд беспрестанно поправлял их.
Почерк в некоторых местах был действительно безобразным, почти неразборчивым, мало того, иногда строчки были залиты не то водой, не то чаем, а может, и слезами.
Скулд читал по возможности быстро, как мог, то и дело поднимая глаза к больному, прислушиваясь к его тяжелому, прерывистому, свистящему дыханию.
Скулд читал… Он старался понимать.
В этом понимании он видел свой долг. Последний долг на этой земле (тринитарный императив ДОЛГА). Он жаждал исполнить свой долг с честью. Каким-то высшим чутьем, какое было даровано ему свыше, он ясно, интуитивно осознавал, что в понимании одного человека другим и заключается тот самый заболтанный и затасканный, пресловутый, так тщательно искомый всеми людьми, СМЫСЛ ЖИЗНИ!
Пребывая уже в старческом возрасте, прожив длинную и трудную жизнь, Скулд, кажется, только сейчас осознал, как важно понимать человека. А может, в этом понимании и заключен смысл человеческой жизни?
Поэтому так важно, до безумия важно и нужно понимать…
Из дневника Бродячего Поэта:
«Многие, с кем я встречался и встречаюсь, находят странным мое занятие: творчество – сочинительство Арник. До сих пор никто, да и я сам, не смог дать такого определения этому феномену, этому чуду, этой светящейся и парящей свободно мысли, схваченной в слове или музыке, застывшей в образе. Да, Арника – это музыка слова, исповедь боли! Арника – это исповедь сердца. Это застывшее дыхание Бытия! Одна из бесчисленного множества снежинок, пойманных на язык в далеком и неповторимом детстве. Это та вечно существующая, но неуловимая ГАРМОНИЯ ВСЕГО.
Многое нарисовано (да, не удивляйтесь!), именно нарисовано – девятьсот девяносто девять Арник. Последние одиннадцать лет я ищу гармонию Арники – тысячной по счету. Последней».
Скулд на некоторое время закрыл дневник. И открыл толстую тетрадь, состоящую из пяти или шести тонких, на плотной обложке было выведено белой эмалью: «Арники». На обратной стороне обложки было крупно написано: «1000 Арник – это великое предназначение того, кто встает на путь поиска ИДЕИ в вечном странствии на Земле».
«Ну, вот и до Арник добрался, – с гордостью и удовлетворением подумал Скулд. – Эх, сейчас бы излиться своему дневнику, да времени нет. Охо-хо, боюсь, не дотянет он до рассвета…»
Старик с грустью посмотрел на настенные часы – стрелки словно застыли на цифре 12. Сколько он ни смотрел на циферблат, – может, минуту, две, три, может, вечность, – а стрелки не двигались с места. Скулд попробовал прочесть Арнику под номером один:
Хрусталики льда на губах
Тают от поцелуя…
Истекает слезами душа…
Из дневника Бродячего Поэта:
«Иногда, встречая кого-то в дороге, я прочитываю ему Арнику, с которой потом расстаюсь (забываю бесследно). Арника ведь – это новая, вдохнутая в человека жизнь. Подаренная Арника становится его жизнью».
Теперь Скулд читал дневник, иногда переключаясь на Арники, чтобы понять, уяснить для себя: что же это все-таки такое – стихи, хокку, афоризмы, мысли, идеи, мыслеобразы… а может, бред?..
Под каждой начертанной на листе Арникой было нарисовано нечто похожее на иероглиф. Или нет – лабиринт. Да, конечно, лабиринт. Каждой Арнике соответствовал свой лабиринт – лабиринтообразная фигура.
Арника была ключом к пониманию лабиринта. В Арнике был зашифрован правильный путь, следуя которому можно достичь центра лабиринта или войти и выйти из него…
…Вдруг гробовую тишину разорвал слабый шепот умирающего Поэта.
Кажется, Скулд сам начинал бредить или сходить с ума. Он сразу не понял, откуда этот голос: сверху или снизу, из преисподней или из бездны? И он непроизвольным движением нарушил свою застывшую позу и подался вперед, чтобы разобрать слова больного.
– Там, на последней странице, незаконченная Арника…
И Скулда прошиб холодный пот, он чуть не упал со стула, но на каком-то последнем нерве удержался и с горечью и непередаваемым удивлением подумал: «Как же так? Стоя одной ногой в могиле, перед бездной, этот несчастный умирающий человек еще продолжает творить! Это же сверх всякой меры!!! Сверх понимания!»
Скулд открыл последнюю страницу тетради, беспрекословно повинуясь просьбе страждущего. И сквозь нависшую на глазах пелену увидел светящиеся строчки незаконченной Арники – пророчества. Буквы светились, словно упавшие все разом на землю звезды с неба. Больной таял как свеча, и ничего-ничего нельзя было сделать.
Поэт опять впал в забытье.
Эта неизбежность Небытия более всего угнетала Скулда. Он обхватил шальную голову руками, бессильный остановить надвигающуюся неотвратимость Небытия.
– Читай!
Бездна разверзлась!..
О, как близка и недоступна сердцу!..
О, как таинственно чиста и животворна!..
Как целостно пуста и до безумия понятна!..
Бесчувственна до боли! Бездыханна!..
О, как смертельно притягательна она —
Зияющая бездна мирозданья!..
– Перепиши… – Поэт тяжело задышал. – Последнюю строку: сверкающая бездна… Сверкающая бездна… Я вижу ее и падаю…
Это было сказано так тихо, так обреченно тихо, что Скулд не услышал слов…
Поэт впал в забытье.
Скулд опять открыл дневник и, как ни странно, в который раз опять нашел ответ на рой возникших в его голове вопросов.
Из дневника Бродячего Поэта:
«Лабиринт – символ бесконечного поиска смысла вообще. Лабиринт – это странствие не к центру или выходу, это тяжкий путь вглубь себя, к себе. Все, что я знаю о лабиринтах, это то, что они символизируют собой ТРИЕДИНСТВО ИПОСТАСЕЙ (тринитарный императив): ПОЗНАНИЕ СЕБЯ, КОСМО-ХАОС, Целостность человека и КОСМОСА. Лабиринтов и сейчас на Земле сохраняется великое множество – на поверхности, а сколько скрыто под слоем земли?! Человек, прошедший три раза по лабиринту, становится одержим этим хождением, а значит, и одержим поиском Истины и Правды, поиском Родственной Души.
Лабиринт – это нечто вроде эзотерической метафоры, подобной философскому камню Алхимиков. В лабиринте закодировано сокровенное знание о Мироздании. Алхимики ведь не камень искали, а душу, или способ вечного воскрешения души, новый образ души, к тому времени (XIII–XV век) потерянный или УСТАРЕВШИЙ.
