У всех на виду.
И муж: бессильно взирая на неудавшийся опыт отказа от предрассудков.
А в ней, бесстыдной, — никаких угрызений, не ведала душа, что творила, да и была ли вообще тогда душа, только зарождалась, и нечистый еще не очень хлопотал о ней. Нечистый охотится в других угодьях, и уж там добыча знает, чья она.
Теперь Женя знает.
Валит черный дым из промышленных труб на Урале, вблизи колонии строгого режима, в которой отбывает срок своей жизни ПРЕСТУПНИК, брат Павла; ревут турбины «Боинга», в котором знаменитый Женин муж перелетает из Токио в Мельбурн, продолжая любить ее из Орли, из Хитроу и из Шереметьева; новый поэт-песенник пытается сочинить текст на музыку Жени и все не может ей угодить: чтоб текст был о любви, которая в очередной раз спасла маленький кусочек мира от искушения смерти. Она никак не может растолковать поэту, в чем разница между спасением и грехом. И есть ли она.
Наш теннис
«Легенда о Нарайяме»
Ника у нас закончила факультет иностранных языков, но в школе проработала недолго: она как вялый стебелек, даже улыбка стоит ей труда, какая уж там школа! Она вступила в переводческий кооператив, и вот им привалил заказ: перевод недублированных фестивальных фильмов. От счастья они сделали работу не торгуясь. А за это им дали билеты на просмотры. И Ника пригласила всю нашу теннисную группу на «Легенду о Нарайяме».
И мы, как элита какая-нибудь, попали на первый просмотровый сеанс.
Мы тогда и вообразить не могли, что нам покажут. Макс, наш тренер, явился с женой и дочерью. Дочери уже исполнилось шестнадцать, и гордость у нее из-под опущенных ресниц била дальним светом: «до шестнадцати», да еще просмотр!
Мы прогуливались по фойе, раскланивались, разглядывали друг друга в «гражданском». Катя в сером пальто, зеленый на шее платочек, все в тон, все пригнано; и улыбается аккуратно, и слова произносит тщательно, она и играет так же; нет в ней изъяна, и это озадачивает больше всего: живое не может быть так симметрично. Мы стояли, обсуждали очередную статью в журнале (начало демократии, эра разоблачительных статей в «Огоньке»), и я тайно горевала: какая женщина без пары пропадает.
Подошел к нам тренер Макс, услышал про статью.
— Девочки, принесите почитать. Я вот всё развенчиваю легенды и мифы о передовом социалистическом обществе, — он обнял дочь за плечи, — которые им вдолбили в школе, и никак не могу справиться: я ведь не авторитет!
Мы не ожидали, что наш Макс такой семьянин. Впрочем, как раз такие повесы и отличаются беспредельной верностью женам: в том смысле, что бабы — само по себе, а жена — это святое.
Потом начался фильм. В высокохудожественную ткань кинодействия были невырезаемо вплетены — интересующиеся после подсчитали — семь полных любовных актов, крупным планом, со всеми содроганиями. Мы оказались не готовы к такому. Фильм был весь в «Оскарах», на него потом давилась вся пьянь нашего города, опоясывая кинотеатр цепями очередей в несколько оборотов. Некоторым любителям киноискусства удавалось прорваться не по разу, и они уже знали, что за сорок минут до конца ничего больше не показывают; сами знали и товарищей предупредили, и сразу за последним коитусом зрители массово покидали зал.
Тренер Макс вышел с просмотра в полном смятении чувств, жена и дочка плелись за ним гуськом.
Эра видео еще не наступила.
Торт
Есть у нас собранный такой, суровый парень Валя. Честный, как танк. Даже когда он смеется, прямота и честность так и выпирают из него.
Он всегда нам, женщинам, ракетки перетягивает, больше никто не соглашается — кому охота? Улыбаются и сочувственно головой качают: да, плохи твои дела! А Валя подойдет, молчком возьмет ракетку и перетянет.
Он приходил вдвоем с женой, Сашенькой. Но сам не играл с ней, выдержки не хватало: она к мячу не бежит, ждет на месте, когда мяч на нее прилетит. С большим достоинством девушка.
Потом она перестала приходить, а вскоре появилась в нашей женской раздевалке с тортом. Мы ее окружили, поднялся гвалт и щебет: Сашенька ждет ребенка!
После игры мы всегда пьем в тренерской чай. Когда у кого-нибудь праздник, едим что принесут. На сей раз мы утаили, что празднуем.
Вскоре они вдруг разошлись. Валя оставил Сашеньку в полном недоумении: как? что теперь?
Родился ребенок, но и это не смягчило его непреклонности.
— Валя, — говорят ему, — ты что!
Он гневно краснеет и ничего не отвечает, а на лбу написан огненными буквами текст: не суйтесь, если не понимаете!
«Гвозди бы делать из этих людей».
Сашенька пришла повидаться (не с нами, понятно), когда ребенку исполнился месяц; принесла еще один торт. Валя, потный после игры, возбужденный, заглянул в тренерскую, а тут Сашенька и торт, он зло усмехнулся и вышел вон. Не хочет ей что-то простить. Сашенька так и погасла.
Когда ребенок чуть подрос, она снова стала играть. Они нет-нет да и обменяются несколькими фразами, улыбками, но и все на этом. Мы просто диву давались на Валину стойкость.
Однажды пришли играть всего четыре человека, Саша встала к стенке отрабатывать удар, а на площадке трое — ни то, ни се.
— Саш, встань четвертой, у нас игры нет!
Ни в какую. Удар, вишь, у нее пропал, рука потерялась, надо набивать.
Ну просто лига международных мастеров.
И тут мы поняли, как чувствует себя человек, наткнувшись на каменную кладку ее личного интереса. И если это было не раз и не два, то Валя однажды и решил: все.
— И молодец, — сказала я Илье по дороге на троллейбус.
— Да, — согласился Илья, — наверное, это так. Но ведь торт приносит для всех она, больше никто…
И снова у нас в тренерской праздник:
— Торт! Дочке Саши и Вали исполнилось полгода!
Нажимаем на «дочку Саши и Вали», чтобы пронять Валентина, придать его колеблющимся чувствам толчок в нужном направлении.
А у него опять лицо потемнело, и он не притронулся к торту.
А не ляпни мы про дочку, может, и съел бы кусочек. И заметил бы, как вкусно. И подумал бы своей бестолковкой, что один черт, все бабы дуры, а эта хоть торт испечь умеет.
Всё испортили.
Замена
За спортзал мы платим, каждая группа играет два раза в неделю строго свои полтора часа. Официант Ивик, друг тренера Макса, норовит прийти пораньше, когда идет еще наше время; пристроится у стенки и стучит. Особенно раздражает гулкий стук ударов о стенку и присутствие за спиной лишнего человека, когда идет игра; уже сколько раз наша интеллигентная Катя сдержанно замечала:
— Ивик, вы нам мешаете!
— Да я вам не мешаю! — уверял простодушный Ивик. — Играйте на здоровье!
Принимают в теннисный клуб не всякого. Надо быть либо заметным человеком, либо нужным. Лучше всего продавщицей спорттоваров — ведь разутые, раздетые ходим, без мячей и ракеток. Эх жизнь! (Еще советские времена.) Приходится Максу ради общего дела не только принимать их в клуб и учить играть, но время от времени и уводить к себе в тренерскую на пятнадцать минут.
Впрочем, пусть он не прикидывается, что делает это только ради общего дела…
А они вначале думают, что это любовь. Но когда понимают, что это порядок такой, уже не могут на Макса обижаться. Он обиды никому не причиняет.
Большинство в нашем клубе — холостые и незамужние. Вначале это удивляет: как, такие все приятные, славные — и непристроенные. Со временем удивление проходит.
Играет у нас прелестная такая одна — Любаша: где надо тонко, где надо толсто, даже с запасом, очень с большим удовольствием мужчины обмениваются с ней улыбчивыми речами. Тренер Макс то и дело объясняет ей ошибку в замахе, левой рукой обнимая за талию.
Игра кончается в одиннадцать вечера, Любаше страшно возвращаться так поздно, она поменялась временем с парнем из другой группы, он стал приходить вместо нее. Но однажды они явились оба, и на площадке оказался лишний человек. Ни в чем не виноватый Вася Никулин немного опоздал — и ему не нашлось места. Любаше бы следовало уйти, но ей хотелось играть — и она играла. С всегдашней милой улыбкой. Это называется: «прикинуться шлангом».
