Никогда не видал он в них такого пыла. Едва ль не полностью увлеклись они этой погоней, но не скулили в раже, не косились на Фюна, ожидая слова поддержки, на какое он всегда был готов, когда б ни просили собаки.

Они на него посматривали, но понять этот взгляд он не мог. Был в тех глубоких глазах и вопрос, и утверждение, и Фюн не понимал, ни что это за вопрос, ни что псы пытаются сообщить. То одна, то другая собака поворачивала голову на бегу и глазела — не на Фюна, а куда-то в даль позади, за обширную пышную равнину, где исчезли их товарищи по охоте.

— Высматривают остальных псов, — заметил Фюн. — Однако не лают! Голос, Бран! — крикнул он. — Позови их, Школан!

Тут они поглядели на него, и взгляд их Фюн не понял — и никогда прежде в погоне не видел такого. Не подавали голос, не звали, а лишь накрывали молчанье молчаньем, прыть — прытью, покуда стройные серые тела не превратились в узел и выхлест движения.

Фюн изумлялся.

— Не желают они, чтоб другие собаки услышали или догнали, — пробормотал он, задумался, что там такое творится у собак в головах.

«Лань бежит хорошо, — продолжил он думать. — Что такое, Бран, сердце мое? За ней, Школан! Чу, бегите, любимые!»

«Вот бежит да пока щадит зверя, — мыслил ум Фюна. — Не во всю прыть несется она, не в полпрыти. Перегонит и Брана», — яростно думал он.

Мчали они по гладкой долине, размеренно, ловко, стремительно, и тут внезапно лань замерла и легла на траву — и легла со спокойствием зверя, что не боится, привольно, как тот, кто не спешит.

— Вот так перемена, — сказал Фюн, уставившись на нее в изумлении. — Не запыхалась, — продолжил он. — С чего же легла?

Но Бран и Школан не остановились, а прибавили дюйм-другой к своим вытянутым ловким телам и добрались до лани.

— Простая добыча, — с сожалением молвил Фюн. — Догнали! — воскликнул он.

Но вновь изумился, ибо псы не терзали. Скакали, играли вокруг лани, лизали ей морду и тыкались восторженными носами ей в шею.

Фюн подошел. Копье опустил в кулаке для удара, острый нож — в ножнах, но ни копье, ни нож не применил он, ибо лань и борзые разыгрались вокруг него, и лань была с ним нежна, как собаки: когда б ни тыкался бархатный нос в ладонь ему, оказывалось — не реже собачьих, — что это нос лани.

С этой веселой ватагой явился он к обширному Аллену в Лейнстере, и народ удивился, увидев, что псы, лань и вожак пришли к ним, но нет никого из охотников.

Когда же и остальные добрались до дома, вожак рассказал о погоне, и все согласились, что лань убивать нельзя, ее надо оставить и хорошенько беречь, пусть она будет любимицей фениев. Но кое-кто, знавший происхождение Брана, подумал, что, как и Бран, эта лань — из сидов.

Глава вторая

Позже в тот вечер, когда готовился Фюн ко сну, дверь в его опочивальню тихонько открылась, и вошла юная дева. Вожак всмотрелся в нее изо всех сил, ибо никогда не видел и не представлял себе женщину такой красоты. Конечно, не женщина она была, а юная дева, и держалась так изящно и благородно, а взгляд ее был столь скромен и возвышен, что вожак едва отваживался смотреть на нее, хоть и отвести взор никак не мог.

Стояла она на пороге, с улыбкой, застенчивая, как цветок, прекрасно робкая, словно лань, и вождь заговорил собственным сердцем.

— Женщина — Небо Рассвета, — сказал он. — Свет пены морской. Бела и душиста, как яблонев цвет. Пахнет пряно, медово. Возлюбленная моя превыше всех женщин на свете. Никогда никому ее не отнять у меня.

И мысль эта была ему радость и мука: радость, ибо сулила сладкое будущее, тревога, ибо пока не случилось оно — и, быть может, не станется.

Как глядели на него псы в той погоне — взгляд, что не смог он расчислить, — так же глядела и она, и во взоре ее был вопрос, что смущал Фюна, и утверждение, какого не ведал он.

Молвил ей Фюн, веля сердцу вести разговор.

— Я, похоже, не знаю тебя, — сказал он.

— Так и есть, не знаешь, — отозвалась она.

— Тем чудеснее, — продолжил он тихо, — ибо мне полагается знать здесь всех и каждого. Чего же ты хочешь?

— Прошу твоей защиты, властитель-вожак.

— Ее я дарую всем, — ответил он. — От кого тебя защитить?

— Я страшусь Фир Дорьхе.

— Темного Мужа из сидов?

— Он мне враг, — сказала она.

— Отныне и мне, — сказал Фюн. — Изложи мне свой сказ.

— Меня зовут Сайв, я из Дивных, — начала она. — Многие сиды даровали мне свою любовь, но я никому в своем краю любовь не отдала.

— Неразумно, — упрекнул ее собеседник с веселым сердцем.

— Я всем довольна была, — отозвалась она, — а то, чего не желаем мы, — в том не нуждаемся. Но уж если любовь моя и дана кому, он — из смертных, муж из мужей Ирландии.

— Чтоб мне без руки остаться, — воскликнул Фюн в смертельной тоске. — Кто же тот муж?

— Тебе он известен, — промолвила она. — Вот так жила я в покое средь Дивных и часто слыхала о своем смертном воителе, ибо слухи о его славных подвигах доносились до сидов, но пришел день, когда Черный Ведун народа богов⁴³ положил на меня глаз, и с тех пор, куда б я ни глянула, всюду вижу око его.

Умолкла она, и ужас, что был в ее сердце, возник у нее на лице.

— Он всюду, — прошептала она. — Он в зарослях и на холме. Смотрел на меня из воды, взирал и с небес. Голос его гремит в пустоте и тайно неумолчен в сердце. Ни здесь он, ни там, он повсюду, все время. Не убежать от него, — продолжала она, — и я страшусь. — Тут безмолвно зарыдала она и посмотрела на Фюна.

— Он мне враг, — прорычал Фюн. — Я именую его врагом.

— Защити меня, — взмолилась она.

— Там, где я, не бывать ему, — сказал Фюн. — Я тоже владею знанием. Я Фюн, сын Кула, сына Башкне, муж средь мужей и бог, где есть боги.

— Он звал меня в жены, — продолжала она, — но на уме у меня лишь мой любимый воитель, и Темному Мужу я отказала.

— Таково твое право, и, ручаюсь, если жив человек, которого ты желаешь, и если он не женат, он возьмет тебя в жены — или ответит мне за отказ.

— Он не женат, — сказала Сайв, — и ты ему малый указ.

Вождь тут задумчиво нахмурился.

— Не считая Верховного короля и других королей, я на этой земле владыка.

— Кто из мужей указ себе самому? — проговорила Сайв.

— Ты хочешь сказать, что я есть тот человек, которого ты ищешь? — спросил Фюн.

— Тебе отдала я любовь, — ответила Сайв.

— Счастливая весть! — воскликнул от радости Фюн. — Ибо в тот миг, когда ты вошла в эту дверь, я полюбил тебя и возжелал, и мысль, что нужен тебе другой, пронзила мне сердце как меч.

Конечно же, Фюн любил Сайв, как не любил ни единую женщину прежде и не полюбит ни одну впредь. Он любил ее, как доселе ничто. Нестерпимо было ему удаляться от Сайв. Увидав ее, ничего в целом свете не видел он, а когда видел весь свет без нее, было так, словно ничего он не видел — или словно видел грядущее, где все безнадежно и уныло. Рев оленя был музыкой Фюну, однако слов Сайв хватало ему с лихвой. Любил он по весне кукушкин зов с дерева, что выше всех прочих в лесу, и веселый посвист скворца в осенней чаще, или тонкое, сладкое очарованье, какое возникает в уме, когда жаворонок голосит, незримый, под небом, и притихшее поле внимает песне. Но голос жены был Фюну слаще, чем песня жаворонка. Из-за нее все в Фюне было чудесно, загадочно. Чародейство было у Сайв на кончиках пальцев. От ее тонких ладоней сгорал Фюн. От хрупких ступней стучало сердце его, и куда б ни повернулась голова Сайв, возникал у нее на лице новый очерк красы.

— Новая вечно, — говорил Фюн. — Она вечно лучше любой другой женщины; она вечно лучше себя самой.

Больше не пекся он о фениях. Бросил охоту. Не слушал ни песен поэтов, ни любопытных речений чародеев, ибо все это было в его жене — да и то, что сверх этого, было в ней.

— Она — этот мир и грядущий, она — завершенность, — говорил Фюн.

Глава третья