Глава четвертая

Назавтра Фергус призвал слугу.

— Перестала ль собака дрожать? — спросил он.

— Нет, повелитель, — отозвался слуга.

— Приведи сюда тварь, — сказал хозяин, — ибо пусть кто угодно сидит недовольный, но Фюн должен быть доволен.

Привели собаку, и он осмотрел ее желчными, злыми глазами.

— Дрожит и впрямь, — сказал он.

— И впрямь дрожит, — подтвердил слуга.

— Как лечат от дрожи? — спросил хозяин, ибо считал, что, если у зверя отнимутся ноги, Фюн доволен не будет.

— Есть один способ, — с сомнением произнес слуга.

— Если есть — излагай! — сердито вскричал хозяин.

— Возьмите тварь на руки, обнимите да поцелуйте, и перестанет дрожать. — Такой был ответ.

— В смысле?.. — загрохотал хозяин и потянулся к дубинке.

— Так я слышал, — смиренно молвил слуга.

— Возьми ее на руки, — велел Фергус, — обнимай и целуй ее, и коли замечу я хоть малую дрожь у собаки, прошибу тебе голову.

Слуга склонился к гончей, но та цапнула его за руку, а заодно чуть не откусила нос.

— Я этой собаке не нравлюсь, — сказал слуга.

— Мне тоже, — взревел Фергус, — убирайся с глаз моих.

Слуга ушел, и Фергус остался один на один с гончей, но несчастный зверь так напугался, что принялся трепетать в десять раз пуще прежнего.

— У нее ноги отнимутся, — сказал Фергус. — Фюн обвинит меня, — воскликнул он в отчаянии.

Направился к псине.

— Если откусишь мне нос или хоть кончиком зуба притронешься к моему пальцу!.. — пригрозил он.

Подобрал собаку, но та не кусалась — только дрожала. Фергус осторожно подержал ее на руках, миг-другой.

— Уж коли надо ее обнимать, — сказал он, — буду ее обнимать. Ради Фюна я б сделал и больше.

Прижал, приголубил зверя на груди, принялся расхаживать туда и сюда по залу. Собачий нос устроился у него под подбородком, Фергус прилежно пса обнимал — одно объятие на пять шагов, и собака высунула язык и робко лизнула его в подбородок.

— Перестань, — возопил Фергус, — брось навсегда. — Весь покраснел и злобно зыркнул себе под нос. Нежный карий глаз глянул снизу, робкий язык еще раз коснулся его подбородка.

— Если надо ее целовать, — сумрачно проговорил Фергус, — поцелую: ради Фюна я б сделал и больше, — простонал он.

Склонил голову, зажмурился и подтянул песью пасть к губам. И тут собака завозилась у него на руках, тихонько затявкала, лизнула там-сям, и Фергус едва сумел ее удержать. Поставил собаку на пол.

— Нисколько теперь не дрожит, — сказал он.

Что правда, то правда.

Куда б ни шел он, собака бежала за ним, слегка наскакивала на него, чуть-чуть трогала лапой и глаз не сводила с него, смотрела так пылко и умно, что Фергус поражался.

— Я этой собаке нравлюсь, — удивленно бормотал он.

— Руку свою даю, — воскликнул он назавтра, — мне нравится эта собака.

А на следующий день он уж звал ее «мое сокровище, моя веточка». Неделя прошла — и он уж не мог ни на миг без нее оставаться.

Его мучила мысль, что какой-нибудь злой человек может швырнуть камень в эту собаку, и потому собрал слуг и стражников и воззвал к ним.

Сказал им, что эта собака — Королева Живого, Трепет Сердца, Зеница Ока, и предупредил, что любой, кто хоть глянет на нее косо или вызовет дрожь в ней малейшую, ответит за этот проступок мученьями и бесправием. Перечислил беды, какие обрушатся на негодяя, — и начинался список с порки и завершался лишением членов, а посередине были такие затейливые и изобретательные издевательства, что кровь у людей, слышавших это, стыла в венах, а женщины из домочадцев лишились чувств, не сходя с места.

Глава пятая

Со временем весть дошла до Фюна, что сестра его матери не живет с Олланом. Он тут же послал гонца, требуя исполнения клятвы, какую дал Оллан Фюну: чтоб немедля вернулась Тирен. Оллан был в печали, когда получил это требование. Он предполагал, что к исчезновению его королевы приложила руку Охт Дялв, и умолял, чтобы дали ему время найти пропавшую девушку. Он пообещал, что, если не сможет найти ее за определенное время, отдастся сам в руки Фюну и примет любой приговор, какой Фюн выдаст. Великий вожак согласился.

— Передай потеряхе: либо девушка, либо его голова, — сказал Фюн.

Оллан отправился к Дивным. Путь он знал и вскоре пришел к холму, где обитала Охт Дялв.

Уговорить ее встретиться с ним оказалось непросто, но она в конце концов согласилась, и они встретились под яблоневыми ветвями у Дивных.

— Что ж! — сказала Охт Дялв. — Ага! Нарушитель клятв, Предатель любви, — сказала она.

— Привет тебе и благословения, — смиренно молвил Оллан.

— Ручаюсь! — вскричала она. — Не будет тебе от меня благодати, ибо неблагодатно мне было, когда ты бросил меня в расставании.

— Я в опасности, — проговорил Оллан.

— А мне что с того? — отозвалась она свирепо.

— Фюн, может, потребует мою голову, — пробормотал он.

— Пусть забирает, что сумеет, — молвила она.

— Нет, — гордо сказал он, — он заберет то, что я могу дать.

— Послушаю твой рассказ, — холодно проговорила она.

Оллан изложил ей и завершил тот сказ вот как:

— Я уверен, ты спрятала девушку.

— Если я спасу твою голову от Фюна, — проговорила женщина-сида, — она станет моей.

— Так и есть, — сказал Оллан.

— А раз голова — моя, тело, что ниже ее, тоже мое. Согласен?

— Согласен, — ответил Оллан.

— Дай клятву, — сказала Охт Дялв, — если спасу тебя от этой напасти, я буду твоей возлюбленной до конца жизни и времени.

— Даю эту клятву, — сказал Оллан.

Охт Дялв отправилась к дому Фергуса Фюнлиа, сняла чары с собаки, и облик Тирен вернулся к ней; но с двух щенят, каких принесла гончая, чары снять нельзя, им пришлось остаться как есть. Эти два щенка — Бран и Школан. Их отдали Фюну, и он вечно любил их, ибо преданны были они и нежны, как умеют лишь псы, а умны они были, как люди. Кроме того, они Фюну — двоюродные.

Тирен попросил себе в жены Лугайд, любивший ее так давно. Пришлось ему доказать, что никакой другой женщине он не возлюбленный, а когда доказал, они поженились и жили далее счастливо — а только так и положено жить. Он сложил стих с такой первой строкой:

Мил день. Прекрасно око рассвета…

Тысячи радостных людей выучили его.

А вот Фергус Фюнлиа слег и целый год и один день пролежал в постели, страдая от сокрушительной нежности, и помер бы, если б Фюн не послал ему особенного щенка, и через неделю та молодая гончая стала Звездой Судьбы и Трепетом Сердца, и Фергус поправился — и тоже зажил себе счастливо.

Мать Ошина

Глава первая

Близился вечер, и фении решили больше в тот день не Охотиться. Собак высвистали к ноге, и начался спокойный поход домой. Ибо мужчины спокойно шагают вечером, каким бы ни был их дневной шаг, а собаки перенимают настрой у хозяев. Так шли они в вечер, пронизанный золотыми столпами, нежный оттенками, но тут вдруг выскочила из укрытия лань, и весь покой улетучился с этим прыжком: мужчины завопили, собаки залаяли, и началась яростная погоня.

Погоню Фюн любил во всякий час, и они с Браном и Школаном обогнали прочих людей и собак из отряда, и ничего не осталось в прозрачном мире, кроме Фюна, двух псов да гибкой прекрасной лани. Ну и валун-другой, между которыми неслись они или через них перемахивали; да одинокое дерево, что дремало безмолвно, красиво по-над тропой, да заросли, что сгущали милую тень, как улей сгущает мед, да шорох травы, что тянулась бескрайне, шевелилась, струилась, качалась под ветром непрестанными мерными волнами.

И в самый безумный миг Фюн хранил осмотрительность — вот и теперь, пусть и мчал во весь дух, все равно размышлял. Движения своих псов он знал все до единого, всякую дрожь, поворот головы, навостри пес ухо или хвост — все едино. Но в этой погоне какие бы знаки ни подавали псы, хозяин не понимал их.