— Поэтому? — поинтересовался Крюкохват.
— Они вели переговоры о продаже, — приговором прозвучало в небольшом помещении.
— Кому? — поинтересовался гоблин, хотя вариантов было немного.
— Вы будете смеяться, но Уизли.
Смеяться Крюкохват не стал, гоблины были отлично осведомлены о том, что рыжики не такие бедные, какими очень хотят казаться. А вот в случае продажи девочки, ее бы обратили в рабыню, и кто знает, чем бы все закончилось.
По всему получалось, что нужно обращаться к русским, точнее, к Кощею, учитывая, что мальчик был его крови. Но гоблин колебался — очень уж был непредсказуем бессмертный некромант. Крюкохват решил обсудить сначала с Нежноглазой, взявшей обоих детей под опеку. Гоблин, конечно, понимал, что обоим лучше будет среди своих, но…
***
— Уехать бы в Ленинград, — проговорила проснувшаяся Гермиона. — Ты доктор, а я…
— Ну я так себе доктор, — ответил ей Гарри. — Учиться надо будет, все-таки полвека прошло.
— Интересно, как изменились токарные станки… — задумчиво произнесла девочка. — Буду ходить на завод, ты служить врачом… И будем жить.
— Стоит ли еще ваш снарядный, — в тон ей ответил мальчик. — Хорошо, что Хогвартс все. Возьми хлебушка.
— Ну Гарри! Тебе же тоже надо… — возмутилась Гермиона, но от хлеба отказаться не смогла.
— Расскажи лучше, — попросил Гарри. — Как и куда ты попала?
— Я шла по коридору, — припомнила девочка. — Прости меня за то, что не поверила тебе!
— Это было ожидаемо, — погладил ее мальчик, — рассказывай.
— Услышала звук падения, — продолжила Гермиона. — Потом посмотрела в зеркальце… Кажется, голос Маккошки был… не помню. А потом сразу Ленинград. Самое начало ноября, я во время бомбежки там оказалась, меня подобрала тетя Зина.
— Она о тебе заботилась? — спросил Гарри.
— Как настоящая мама, даже хлеб свой отдавала… — вздохнула девочка, вспоминая эту волшебную женщину. — Я сделала, как ты сказал, и меня взяли на завод. Ну и работала…
— А в больницу как попала? — поинтересовался мальчик.
— Мы с Лидкой и… не помню… — Гермиона наморщила лоб. — Из кино возвращались, ну, знаешь…
— Помню, — кивнул ей Гарри. О том, что юных защитников города гоняли в кинотеатры, он помнил. Они все защищали родной город — у станков, на крышах, даже вставая рядом со взрослыми в окопах…
— Ну вот… А потом сразу обратно, — вздохнула девочка. — Просто жуть какая-то.
— Ну еще бы, ты только что оттуда, а тут вокруг сытые… — прижал к себе девочку мальчик. — Ничего, вот откормим тебя, и потом подумаем, может, разрешат уехать.
Нежноглаза вошла, левитируя с собой две тарелки с правильной пищей со специальными зельями. Когда девочка немного откормится, можно будет и каши на единорожьем молоке, а пока было просто нельзя, поэтому обоих детей кормили часто, понемногу, в точности, как сказал этот детеныш, снова ставший целителем, это-то Нежноглаза хорошо видела.
Глава 10
Вспомнив, как ему было трудно вначале, Гарри укутывал Гермиону в одеяло, согревал своим телом. Холод той зимы все не отпускал ни его, ни девочку, поэтому тщательно дозируя еду и ставший бесценным хлеб, Гермиону медленно выводили из того состояния, в котором она замерла. Конечно, до победы над дистрофией еще было далеко, но подвижки уже были.
— Скажи, Нежноглаза, — попросил Гарри, — а что с Дадли?
— Как тебе сказать, детеныш… — женщина помолчала. — Дадли и есть Гарри Поттер. Дурсли были Лили и Джеймсом, изменившими внешность.
— Не понял, — признался мальчик, впервые благодарный укрывшей все чувства подушке. — А я кто?
— А ты… — Нежноглаза тоже порадовалась тому, что дети безэмоциональные. — Ты Кощеевич, происходишь из рода русского некроманта. Тебя принес Дамблдор, когда они разыграли этот спектакль с защитой матери.
— Вот как… — задумчиво проговорил Гарри. — Тогда понятно, почему Ленинград. Если это была цена. Тогда получается, что и прошлый я не был Поттером. Но почему у Гермионы тоже Ленинград?
— Девочка была украдена теми, кого она считала своими родителями, — ответила гоблинша.
— И что они хотели с ней сделать? — насторожился мальчик, понимая, что не все здесь просто.
— Продать, — камнем упало слово.
Жуткое слово, если подумать. Получалось, что украли Гермиону тоже у русских. Переставшая уже заикаться девочка смотрела в потолок. Теперь она многое понимала — и почему чужая женщина стала родней родителей, и почему Гермиона вообще оказалась там. Блокада…
— Я не хочу зваться Гермионой, — наконец сказала девочка. — Тетя Зина назвала меня Машей, вот пусть так и будет, Машка Пивоварова. Она стала мне настоящей мамой. А ты, доктор Нефедов?
— Гришка я, — хмыкнул мальчик. — Григорий Нефедов.
— Вот и будем зваться так, — твердо произнесла… Маша. — Маша и Гриша. А англичане пусть идут.
— Дети… — вздохнула Нежноглаза. — Вы же хотите… домой?
— Хотим, — кивнул Гришка. — Еще как хотим. Ленинград стал нам родным, да и страна…
До зубовного скрежета хотелось пройти по Невскому, на котором наверняка уже нет надписей об опасности при артобстреле, постоять у мостов, прислониться к «Авроре», посмотреть, уцелел ли его дом. Гермионе, ставшей Машей, хотелось снова войти в квартиру тети Зины, будто хранившей память о женщине, ставшей мамой совсем прежде незнакомой ей девочке. Просто увидев потерянного ребенка, эта волшебная женщина не прошла мимо, а помогла… Да, еще не было самого страшного времени, но для англичан такой поступок был почти невозможным, Маша это знала твердо.
Нежноглаза видела, как дети рвутся туда, где прошли их самые страшные дни и… не понимала этого. Для гоблинской женщины было естественным бежать от опасности, от того места, где сделали плохо, а эти необыкновенные дети мыслили совсем иначе. Нежноглаза присела рядом с Машей и Гришей, просто, чтобы понять.
— Почему вы стремитесь туда? — тихо спросила она.
— Знаешь, Нежноглаза, это трудно объяснить, — вздохнул попытавшийся улыбнуться мальчик. — Но я попробую. Когда-то давно я был Гарри Поттером, мою историю ты знаешь, там был и василиск, и дементоры на третьем курсе, и полная предательств жизнь.
— Ты попросил Покровителя о втором шансе, согласившись на цену, — кивнула ему гоблинша.
— Знаешь, в Ленинграде я узнал, что такое семья, — как-то очень мечтательно продолжил Гриша. — Нежные руки мамы, дающие уверенность — отца. И брат, конечно же. Я никогда этого не знал, а тут целых четверть века счастья.
— Но потом же ты их потерял? — Нежноглаза понимала, о чем говорил детеныш. Он потерял родных, но был уже взрослым, а не годовалым никому не нужным ребенком.
— Я потерял родных, это так, — кивнул мальчик. — Но у меня оставалась родная страна, родной город и люди вокруг. Да, люди зверели от голода, убивая даже детей, но каждую минуту рядом со мной были товарищи. Поэтому я не был один.
— Если бы не Гриша, я и не выжила бы, — подала голос Маша. — Но, когда я стояла на разбомбленной улице, не зная, куда идти, меня взяла с собой просто прохожая. Знаешь, Нежноглаза, обыкновенная женщина стала мне более мамой, чем все Грейнджеры. Я только потом узнала, что она подсовывала мне свой хлеб! Нежноглаза! Там, хлеб означал жизнь! Его было очень мало, и она… она…
— Тише, тише… — прижал Гришка девочку к себе. — Это трудно понять, но там — наш город и наши люди. Пусть прошло полвека, но мы верим, нас не бросят. Это наш город!
Хотя голос мальчика по-прежнему не содержал эмоций, но гоблинша поразилась — сколько гордости было в нем. Нежноглаза пыталась представить гоблина, добровольно подкладывающего золото в карман кому-то, и не смогла. Она начала понимать, о чем говорил этот детеныш — им обоим действительно будет лучше в том месте, которые оба считают домом. А это значило — надо писать Кощею. Как русский отреагирует на такое письмо, Нежноглаза даже не подозревала. Но полюбив этих детей, она просто не могла поступить иначе.
А Гришка рассказывал Маше как оно было до войны, стараясь все поточнее вспомнить, девочка же, слушала, закрыв глаза. Она очень пыталась представить на месте льда зеленые деревья, и у нее получалось. А в тишине звучал метроном, без которого оба спали очень плохо. Почти не спали, потому что очень страшно было. Потом Гриша начал читать стихи Ольги Берггольц. Именно те, что поднимали на борьбу голосом Ленинградского радио. И Маша подхватывала. И звучали на два голоса то усталые, то злые, то яростные строфы. Как будто легче на душе становилось от этих строк.
