– Ну, что, скакун ретивый? Добегался? – сержант сдвинул ПНВ на лоб, включил фонарь. Яркий круг света уперся в бледную попачканную землей физиономию.  Кепи задралась на затылок, из-под нее выглядывал треугольник коротко стриженных волос. Кадык ходил вверх-вниз, натягивая тонкую кожу, словно тупой нож полиэтиленовую пленку. Парень ежесекундно вздрагивал и гримасничал. Испуганные глаза навыкате, косили на звеньевого, как лошадь на волка.

Ядовитый «карачун» одним отростком оплел ноги поверх брюк тренировочной формы, другим забрался на плечо и теперь полз под воротник куртки. Его корявый стебель с тонкими, как пика листьями, с крючковатыми отростками на фоне бледной шеи выглядел замысловатой готической наколкой, если бы оставался не подвижным.

Сержант оторвался от созерцания полупокойника, выключил фонарь, опустил на глаза прибор ночного видения, осмотрелся. Справа, слева на удалении двухсот метров неторопливо, осторожно двигались фигурки с оружием.

Грозный перестук крупнокалиберов с кордона раскалывал ночь, предупреждал всех – заслон стоит, и Зона пока еще не сдвинулась. Время от времени темнота рождала жуткие завывания, хрюканье, предсмертные писки, скрежет, шипение… Беспокоили взрыкивания со стороны свалки и ответные из развалин коровника.

Все, как всегда. Зона не тратит время на сон, неустанно кромсает, ломает, потрошит и калечит. Никогда бы налегке, как этот придурок, по доброй воле сержант не вышел бы за ворота лагеря после захода солнца. Он небезосновательно беспокоился за себя и своих «фазерботов». Но как бы ни спешил вернуться под защиту заборов и пулеметных вышек, отказать себе в удовольствие провести воспитательную работу по «горяченькому», не мог.

Убедившись, что никого поблизости нет, сержант снова поднял «ночник», перевесил автомат за спину, опустился на корточки, взял с земли фонарь беглеца. Быстро взглянул на тусклый луч, который собственно, и помог обнаружить владельца. «Лошара, даже подготовиться, как следует не смог», поднял светило.

– Чего молчишь, Пижон? Слов не находишь в оправданье? Эко тебя колбасит, копать – хоронить. Продрог, что ли, дружище? Не слышу. Ах да, «карачун», – сержант печально покачал головой, протянул руку и с усилием, словно леску, оторвал крючковатый стебель, подбирающийся к губам парня.

           Цветок хищника распускается в полуметре над землей и вытягивает длинный иглоподобный пестик. Он жалит жертву, обездвиживает ядом, пока та умирает, стебли колонизируют тело для новой «грядки». Хотя «карачун» редкая травка, его трудно не заметить. Белые с ярко-оранжевыми пятнами, словно проступивший яд, лепестки бросаются в глаза. Ночью, конечно, этого не видно, тем боле с говенным фонариком. «Куда он собрался? На кордон? Придурок».

Сержант оторвал еще один стебель, который заполз-таки под воротник. Шипастые отростки в его пальцах блестели мокрым, на шее парня застыл красный мазок. «Прорастает». Пижон страдальчески кривился и стонал. Звеньевой усмехнулся, отбросил стебель: «Надо бы присовокупить к допросу с пристрастием». В голове возник цветочный горшок с распустившимся «правдоделом».

– Если слышишь, кивни, – сказал он, склоняясь ниже к Пижону.

Тот лишь моргнул.

– Ладно, сойдет и так. Слушай сюда, скотинка не благодарная, и не перебивай. Здесь бежать некуда. Тем более, таким, как ты. Это Зона, салажий ты зелепан. Думаешь, на кордоне пропустят? Хрена с два. Тебя искромсают в кашу, как любого другого мутанта. Мы тут на птичьих правах. Никто о нас знать не знает, тем более вэвэшники. Им по фиг кого свинцом шпиговать. Я бы тебя, придурка, бросил, но есть обстоятельства… И главное – ты мне должен. Много должен. Пока не расплатишься, я тебя – дербма кусок, никуда не отпущу, – сержант протянул руку, оборвал росток, навострившийся Пижону в нос. Парень продолжал часто сглатывать и трястись. Звеньевой догадывался, хищные стебли нашли дорожку к телу и уже делают свое дело. Он даже был рад этому, рад той боли, которую испытывал беглец. Огорчало, что слушает его не в полной мере. Тем не менее продолжал говорить в надежде, что хоть немногое задержится в бритой голове.

– Чтобы тебе было неповадно впредь бегать, герой гомексов, преподам тебе урок. В моей аптечке имеется антидот и тебе, как ты, наверное, уже догадался, умереть не дам, – сержант говорил не спеша, вкрадчиво, время от времени стрелял взглядом по сторонам и прислушивался к свирепой темноте. – Только использую не сразу. Дам тебе прочувствовать…, – он заметил как, в судороге затряслась левая рука парня, пальцы на ней нервно зашевелились.

– Что такое? – без капли сострадания поинтересовался звеньевой.

Под кожей на шее сине-зеленая венка пробивала себе дорожку вверх к уху. Чтобы рассмотреть лучше сержант сместил луч и приблизил фонарь.

Лишь на первый взгляд вздувшаяся волнистая дорожка, тянущаяся из-под воротничка, походила на кровеносный сосуд. – Э-э-э… – не спешил сержант с выводами и все рассматривал паразита. Словно червяк, стебель подбирался, подтягивался, утолщался, затем переднюю часть проталкивал вперед, то ли по вене, то ли искал проход в подкожном пространстве. Вытягивался, утончался, затем из него вылезали крошечные крючки, которые цеплялись за плоть, отчего та морщилась, словно капроновый чулок на зацепке, и подтягивал остальное тело. Снова утолщался… – э-э-э, – раздумывал сержант, затем сморгнул и продолжил, – прочувствовать весь спектр чувств. Как-то по-дурацки – прочувствовать чувства. Прочувствовать всю палитру переживаний, – сержант неотрывно смотрел на процесс прорастания. – Да, именно так. Прочувствовать, мать твою, что такое Зона, кем и чем она заселена. Чтобы раз и навсегда зарубил себе на носу, в следующий раз я могу рядом не оказаться или пройду мимо. И помни, – он спешил сказать что хотел, так как Пижон выглядел, мягко говоря, не бодро, – язык распустишь – подрежу, никакая мамахин не спасет. Тем более…

Пижон простонал, тяжко выдохнул, глаза его закрылись, он перестал дрожать и обмяк.

– Копать – хоронить, – зло процедил сержант, – с воспиталочкой подзатянул.

Быстро достал аптечку, извлек из ячейки шприц-тюбик, вколол в предплечье Пижону. Тот никак не отреагировал. Сержант отбросил использованный инструмент, вытащил из подсумка сигнальную ракету, отвинтил защитный колпачок, дернул вытяжной шнур. Осветительный заряд стремительно помчался к небу, в вышине распустился ярким бутоном. – Пока я звеньевой никто из «фазерботов» не обнулится, – проговорил он, внимательно вглядываясь в бледное лицо и выискивая перемены к лучшему.

Затем перевернул Пижона на живот, принялся ножом перерезать тянущиеся из брючин, рукавов и уходящие в землю упругие, словно жилы, стебли. Увидел придавленный цветок, который собственно и обездвижил ротозея. Он лежал на земле сплющенный и вялый.

– Чё? Жив? –  здоровый, под два метра ростом, с широким лицом, с выдающимся брюшком стрелок спрашивал у сержанта, не предпринимая каких-либо действий в оказании помощи человеку на земле.

– Пока да. Надо быстро его в «шпиталь», – Фаза выпрямился, непрестанно вглядываясь в лицо парня, убрал нож. Не считая сержанта и здоровяка, Пижон приковывал внимание еще трех спецназовцев.

– Достанется же тебе от Нагибауэра, если козлячий гикнется, – послышался насмешливый голос справа.

– Не каркай, Седой, – звеньевой стрельнул взглядом по расхлестанному худощавому стрелку в расстегнутой до пупа куртке, без головного убора, с кривой усмешкой на физиономии. Собирались в спешке, по-тихому. В иной ситуации сержант не преминул бы «вздрючить» наглеца, но сейчас был не иной случай. Выходили через второе КПП. Чек пропустил без заусенцев, вполне удовлетворившись словами сержанта о тренировочном процессе. Старший наряда, разумеется, видел тренируемых и даже поздоровался с некоторыми «старичками». Он смекал, что дрессировать их незачем, но возбухать не стал, мало ли куда надо. В следующий раз ему приспичит отлучиться, а Фаза окажется дежурным.