Он узнал, что случилось на самом деле.

И пусть его это совершенно не радовало, хотя чего-то сенсационного он и не ожидал, он был уверен, что может поставить точку.

Он махнул рукой, давая понять, что допрос окончен. Алиса засуетилась, защебетала, Митя отвлекся от рисунков, слопал протянутый леденец. Лиза выполняла оставшиеся формальности, адвокат расслабленно откинулась на стуле.

— Я не думала, что это сработает, — с облегчением выдохнула Екатерина Геннадьевна, когда Алиса увела Митю к ожидавшим его сотрудникам интерната. — Господи, я дура старая, мне бы самой догадаться, что эта Надежда как-ее-там напоминала ему его мать. А вот Алиса его не нервировала. А ты умница, — сказала она Лизе. — Просто молодец. Хороший допрос, правильные вопросы. И держалась отлично. Я даже не знаю… предложить тебе бросить эту работу? Пойдешь на кафедру? Тебе цены нет.

— Нет, спасибо, — с легкой улыбкой отмахнулась Лиза. — Но это было… впечатляюще? Я не знаю. Тяжело, меня до сих пор всю трясет. Жалко мальчика, но ничего не поделать.

— Ну, это уже моя работа. — И Екатерина Геннадьевна улыбнулась с долей превосходства. — Сами знаете, на что я буду напирать.

Валентин убедился, что запись выключена.

— Знаем, — вместо него ответила Лиза. — Если честно, то я не против. Только дайте нам знать, хорошо?

Екатерина Геннадьевна тепло попрощалась и ушла. Лиза, поправив сбившийся «хвост», занялась кофеваркой. Валентин наблюдал за ней с определенной долей страдания: Лиза пила кофе литрами, ее деликатность требовала предложить и ему, но самому Валентину хватало пары кружек в день, и желательно — с утра.

Где-то в его бессоннице была виновата Лиза, но он бы ей этого никогда не сказал.

— Ковалевская — очень суровая тетка, — заметил Валентин, крутя в пальцах брошенные Митей карандаши и рассматривая его каракули. — Мы правильно сделали, что посоветовались с ней. Хотя, конечно, нам от нее теперь сильно достанется. Готовься к куче бумаг.

— Думаешь, будет строить защиту на невменяемости? — неуверенно спросила Лиза. — Мне Митя не показался… лицом, не понимающим содержания фактической стороны своих действий, — официально процитировала она.

— А тебе и не надо, — против воли улыбнулся Валентин. — Она врач, она без нас все докажет. Но согласись, я был прав.

— Соглашаюсь, — кивнула Лиза. — Как юрист. А как человек… черт, иногда ненавижу нашу работу. Но я сомневалась. Ну ладно, не в том, что случилось на самом деле.

Валентину показалось, что она этим расстроена. А Лиза поставила на стол две чашки и съязвила:

— Я у тебя как личный секретарь. На большее я, видится мне, не способна.

— В нашей работе должно быть место сомнениям, — возразил Валентин. — Неважно каким, но — пока мы не выясним истину. Я это где-то вычитал, меня на такой пафос бы не хватило. Но что-то правдивое в этом есть… Если бы ты не трепала мне нервы с этим делом, кто знает, узнали бы мы хотя бы то, что узнали. Я…

Договорить ему не дал звонок телефона.

— Невстроев.

— Ты свободен вообще? Тут… короче, дамочка к тебе пришла. Сидит уже третий час, не к чертовой матери же ее посылать, хотя очень хочется, — донесся из трубки бас дежурного. — Я ей говорю, что неприемный день, а она тут сидит вся в слезах, у тебя там что вообще в производстве, сто пятая? Это что, мать потерпевшего?..

— А как фамилия? — деревянным голосом спросил Валентин и поймал себя на том, то кинул в кофе уже четвертый кусок сахара. Лиза сдавленно хихикала.

— Рязанцева, — пробасил дежурный. — Она сидит тут как…

— Скажи ей, что я сейчас к ней спущусь, — неожиданно сам для себя сказал Валентин и повесил трубку.

Глава одиннадцатая

— Кира Игоревна, здравствуйте. Сегодня неприемный день.

Кира подняла голову и усмехнулась. Гордо, как оскорбленная намеками королева, чья репутация безупречно чиста. И поймала себя на мысли, что ей нравится так вести себя с этим заносчивым, бездушным, красивым парнем. У нее получается так себя вести.

Следователь слегка улыбнулся в ответ. Надменная усмешка королевы дрогнула, Кира вспомнила, что у нее зареванное, опухшее лицо, красные глаза и нос.

«Красавица...»

Она чувствовала, что на нее смотрят. Несколько курьеров в форме и без, полицейские из охраны, суровый дежурный, похожий на Брюса Уиллиса.

— Пойдемте, — сказал следователь, но пошел не к турникетам и не к окну дежурного, а к выходу. Кира поспешно засеменила за ним, все еще ощущая спиной пытливые взгляды. Ей было неловко и стыдно, но поделать она ничего не могла.

— Куда? — беспомощно спросила она, нагоняя быстро идущего следователя.

— В кафе, если вы не против. Я имею право пообедать.

Кира остановилась, следователь тоже. Он, казалось, изучал ее. И опять улыбался.

— Послушайте, вы… — Кира хотела ему сказать, что его улыбка неуместна, выглядит издевательски, но что-то ее остановило. — Вы разве… вам разве можно… вот так?

— Как — так? — ровно удивился он. — Я не монах. В смысле, я не обязан поститься в нашей столовой. Если вы подумали, что меня скомпрометирует совместный обед — то нет. По крайней мере, не должен.

«А он, наверное, часто вот так выходит, — решила Кира. — Разные там осведомители. И мало ли еще кто».

Он шел так быстро, что Кире приходилось почти что бежать. На каблуках всегда было неудобно; не то чтобы у нее уставали ноги, нет, она привыкла, и обувь была хорошо разношенной, не сказать — поношенной, и сильно, — и ей казалось, что она уж точно не плетется, а ходит, как и все, в нормальном для города темпе, но не сейчас. То ли у следователя был широкий шаг, то ли джинсы на пару размеров меньше мешали, давя на живот и бедра.

Следователь заметил ее неловкость, сбавил скорость. Кира была ему почти благодарна.

Кафе было недалеко и, вопреки ожиданиям Киры, битком забито людьми и в штатском, и в форме. Несколько крепких ребят кивнули следователю, отсалютовав чашками с кофе, тот шутливо поприветствовал их в ответ, помахав рукой, как это делают промоутеры-зазывалы, одетые в костюмы зверей.

— Садитесь, — сказал один из парней, — мы уже уходим. Толик, заверни бутерброд, дома доешь.

Полицейские засмеялись. Тощий Толик, перед которым стояло столько пустых тарелок, что хватило бы, наверное, на десять таких Толиков, схватил сэндвич и допил кофе в один присест.

— А я работаю, Борян, у меня вся еда в мозг уходит! Брал бы с меня пример — не гоняла бы тебя по утрам Ритка бегать! — И он выразительно похлопал Боряна по солидному животу.

Вся компания снова разразилась хохотом. Подначивали они друг друга беззлобно, и это было заметно. Подбежала расторопная официантка, поздоровалась, споро собрала пустую посуду и протерла столик.

Кира и следователь сели.

— Вас здесь все знают, — смутилась Кира. — Нет, простите, я… не о том хотела. — Она села прямо, отвела плечи назад, посмотрела следователю прямо в лицо. — Я только что говорила с Татьяной… с той девушкой.

Она опасалась, что следователь начнет возмущаться, быть может, кричать, но он только чуть наклонил голову.

— Я знаю, я кажусь вам настырной, безграмотной дурой, — сказала Кира. — Наседкой, сумасшедшей матерью, я не знаю кем. Но эта Таня призналась, что она сама пришла к нам домой.

Официантка принесла меню, положила перед ними.

— Мне как обычно, — попросил следователь. Кире он ничего не сказал.

— Леня считал, что… что между ними все будет. Вот как так?

И голос ее на этих словах дрогнул. Внезапно она поняла, что все это уже говорила, и даже этому самому следователю. Что все ее попытки выглядят мало того что глупо — она надоедает, ноет, прекрасно понимая, но не желая признавать, что никакого иного исхода у этого дела нет.

— Я думала… думала разное. Что кто-то хочет Леню подставить. Что у него куча врагов. Что он… ну, что все не так. Почему? Почему так случилось? Почему вдруг мой сын… Почему…

Кто-то поставил перед ней стакан с холодной водой. Наверное, официантка, привычная в этом кафе уже ко всему. Кира не видела никого, она даже не утирала слезы, уже не думала, что смазала весь макияж и теперь ей можно пугать, как бабайкой, непослушных детей. Ей было плевать на людей, на следователя, на меню, залитое, как в плохой мелодраме, ее слезами, она ревела как девочка, принимая все как оно есть.