То, что Рамзес унес именно эту колбу, представляет собой еще одну из важных случайностей. Он взял ее со стола за спиной Графа, повинуясь какому-то внезапному порыву. Но даже когда он действует, повинуясь порыву, он верен своей скромности — он выбирает колбу, у которой под пробкой нет ничего, кроме воздуха. Вечером они с Принцессой откроют эту колбу в уединенном пустом доме, куда они забрались на ночь, только на одну эту ночь. То, что они оказались именно в этом доме — тоже случайность. И вот они вытаскивают пробку. Запертый в сосуде воздух так стар, что пахнет фиалками и синильной кислотой, и вместе с запахами из открытого горлышка поднимаются тихие нотки печальной музыки, исполняемой на виолончели последним из угасшего рода музыкантов Темного холма.
Все происходящее складывается из множества частей, и снова мы видим сумму самых разных представлений: огромный и пустой дом, вдалеке от людей, за окнами завывает ветер, напоминая Рамзесу с Принцессой о всех тяготах ночных дорог и нескончаемых странствий. На столе перед ними стоит свеча, на блюде — остатки скромного ужина, возможно, это каша с кусочками копченой свинины, но уж точно это горячая пища, Принцесса всегда серьезно относилась к приготовлению еды, они с Рамзесом и дети всегда ели как приличные люди. А тут еще колба, запах прошлого и эта музыка. В памяти у обоих всплывают мазурки и венгерские народные танцы, которые спившиеся цирковые музыканты-бельгийцы играли когда-то там, на вершине пологого холма, в дни молодости, и вот они уже приникают друг к другу, и тут-то Адонис — сын этих двух люмпенов, и был зачат, в кровати, побывавшей в свое время на Скандинавской промышленно-художественной выставке. Происходящее в постели нас совершенно не касается, поэтому позвольте мне обратить ваше внимание на обивку кровати, розетки и тяжелую драпировку, свидетельствующие о приближении нового времени и о последней попытке буржуазии, которая никогда не встретится с Рамзесом и Принцессой, укрыться от окружающего мира, а еще о том, что и кровать, и вся эта заброшенная вилла с ее средневековыми башенками и арочными окнами в бронзовых рамах были спроектированы одним из их сыновей, архитектором, который отказался от фамилии родителей, скрывшись под фамилией Мельдаль[19]. Мельдаль этот со временем станет и директором Академии, и членом копенгагенского муниципалитета, и этот факт, как и все подобные факты, указывает на то, что источник достижений детей это все же родительская любовь.
Адонис доставил своим родителям много неприятностей, поскольку обнаружил сострадание к человечеству, что проявилось, похоже, довольно рано. Еще в раннем детстве, сидя в люльке за спиной Принцессы, он мог зайтись в младенческом плаче, когда замечал, как отец уносит с собой отрез ткани или целую колбасу, прихваченные им у какого-нибудь крестьянина. Плач его собирал всех собак и вооруженных селян, каковых Рамзес всегда старательно избегал, но от которых теперь вынужден был спасаться, как в молодости, переходя вброд речки и заходя по пояс в воду, чтобы скрыть следы, пытаясь при этом понять, с чего вдруг появляются на свет такие невозможные дети и почему не получилось родить хотя бы одного сына, который пошел бы по его собственным, невидимым стопам, а вместо этого за ним гонятся овчарки и люди с охотничьими ружьями, и ему приходится торчать в воде так долго, что кончится это воспалением легких, которое продолжит мучить его и тогда, когда они вновь встретятся с цирковым лицедеем, отцом Принцессы.
Однажды на ярмарке они проходили мимо небольшого кукольного театра и куклы вдруг начали кричать что-то вслед Рамзесу, который впервые за три недели вышел на улицу. За позолоченным просцениумом они обнаружили постаревшего владельца цирка, жизнь которого теперь проходила в тени кукол. Голосом, охрипшим от всех непристойностей, которые ему довелось выкрикивать за свою долгую жизнь, он похвалил Рамзеса, что тот в хорошей форме, и растроганно поведал, что на другом конце страны Принцессу считают ведьмой. Перед тем как пристроив на спине свой складной театр, отправиться дальше, он дал младенцу имя Адонис, и в морщинах, прочерченных на его лице годами и въевшейся сажей, было столько достоинства, что Рамзес согласился на это имя, хотя оно и напомнило ему о Цезаре Йенсене. Он все-таки сделал попытку отговорить тестя и прокричал вслед удаляющемуся театру:
— Ни один полицейский не забудет такого имени!
Хозяин кукольного театра помахал шляпой и, не оборачиваясь, ответил:
— Это имя артиста. Ни одна женщина его не забудет!
С этими словами он удалился. А Рамзесу с Принцессой оставалось только ждать и надеяться, что, в общем-то, было нетрудно, ведь о таком послушном ребенке, как Адонис, можно было только мечтать. Двигался он бесшумно, совсем как Рамзес, обладал ловкостью Принцессы и еще удивительным талантом успокаивать все живое — заговаривал зубы коровам в поле, пока Рамзес их доил, а потом помогал отцу тащить домой молоко, так что у Рамзеса еще теплилась робкая надежда, которую он всячески поддерживал в своей душе, не давая Адонису каких-либо серьезных заданий. Однако той ночью в Рудкёпинге, на острове Лангелан, когда Рамзес решил забраться в дом семьи Теандер — с чего мы, собственно, и начали эту главу, — стало ясно, что Адонис не оправдал ожиданий. Потому что когда Рамзес, стоя в зале особняка Старой Дамы, перевел взгляд с мраморных бюстов на свой мешок, лежащий на полу, он обнаружил, что мешок стал плоским — таким плоским, что в нем не могло быть ничего, кроме пустоты, а рядом с мешком в лунном свете стоит Адонис. Сомневаться не приходилось: мальчик, его собственный сын, проник в дом вслед за отцом и прошел по комнатам еще бесшумнее, чем сам Рамзес, да-да, так тихо, что присутствие мальчика, казалось, приглушало естественные звуки ночного дома. Даже Катарина на время забылась сном, не снимая, правда, палец со спускового крючка.
Оказавшись в доме, Адонис вернул все взятые вещи на место. Ограбив собственного отца, он разложил по своим местам скатерти, кухонные щетки и обувь, в то время как его старик-отец созерцал статуи, которые были его ровесниками, и вспоминал свое прошлое, когда он кормил семью и кучу детей, которых было так много, что он не мог вспомнить, сколько именно. Все они без исключения предали его, став известными людьми с радикальными взглядами и упрямым желанием изменить мир, и предоставили их с Принцессой, ангелом его жизни, самим себе и хрупкой надежде, которая вот теперь, Бог знает в какой уже раз, не оправдалась — теперь, когда Адонис в очередной раз злоупотребил своими талантами и нанес отцу такой удар. Рамзес, который со времен своей ранней молодости никогда не раскрывал рот в чужом доме, и на сей раз молча наклонился к пустому мешку, лежащему в пятне лунного света. Молчание нарушил Адонис.
— Отец, эти вещи тебе не принадлежат, — произнес он.
Рамзес поднял руку, собираясь его ударить, но его вдруг остановила мысль о том, что существует высшая справедливость, — мысль, к которой он пришел за годы своей преступной жизни. Однако возмущение все-таки заставило его заговорить.
— Дрянной ты мальчишка, — сказал он с горечью. — Ты отказываешь родителям в праве на кусок хлеба; по-твоему, пусть лучше они будут голодать и сдохнут на улице?
Звук его голоса разбудил Катарину, которая, решив, что это ее муж или свекровь или, скорее всего, они оба хотят застать ее врасплох, немедленно разрядила пистолет в сторону двери. Рамзес и Адонис бросились наутек. Рамзес пришел в такое волнение, что спотыкался о столы, стулья и табуреты, и, потеряв из виду сына, заметался в огромном доме, утратив отточенную годами способность ориентироваться в темноте как летучая мышь. Внезапно перед ним распахнулась дверь, и он оказался в объятиях начальника городской полиции, который гонялся за ним всю жизнь и который его тут же и арестовал, хотя ему, начальнику полиции, уже все уши прожужжали о том, что в ближайшее время король помилует Рамзеса и что преступник этот — человек редкостных душевных качеств.
