Снова приехали врачи, и на сей раз так запросто отделаться от них Вере не удалось.

Шушуня выбежал в прихожую на звонок. Бабушка открыла дверь, и он повис у «дяди Саши» на шее. С тех пор, когда Лоскутков подобрал его в метро, потерянного выпивохой-отцом, маленький тёзка очень к нему привязался. Ждал, дождаться не мог. Ходил с ним гулять и явно гордился, шагая мимо дворовых мальчишек.

– Верочка-то уснула, слава богу… – шёпотом предупредила Шушунина бабушка, Надежда Борисовна. Потом пожаловалась: – Татьяна эта её только сейчас была, всю квартиру святой водой перебрызгала. Врачи в больницу посылают, а она в церковь тащит… Я спорить взялась, а теперь думаю: вдруг правда поможет…

Верина подруга Татьяна Пчёлкина была кандидатом технических наук. Институт, где она прежде работала, сдал в аренду почти все свои помещения, уволив соответствующее количество сотрудников – едва не всех, кроме дирекции. Татьяна сделала несколько довольно вялых попыток устроиться по специальности, потом махнула на это дело рукой. Уже больше года она вместе с Верой промышляла на овощебазе и… сделалась за это время ревностной христианкой. Она принадлежала к одному из последних поколений, выросших при государственном атеизме. То есть о православии, как и о прочих религиях, знала больше понаслышке, да ещё в отрицательном смысле. Опиум для народа и всякое такое. Она и теперь не была большим знатоком. Крутой жизненный поворот поменял в её сознании минусы на плюсы, и тем дело ограничилось. Стремление узнать побольше и вникнуть поглубже, вроде бы должное сопутствовать кандидату наук, так и не шевельнулось. Зато теперь Татьяна повязывала голову платком, спущенным на самые брови, да к тому же где-то подцепила идею, будто разговаривать на темы, не относящиеся к божественному, – жутко греховно. Саша встречал её несколько раз у Кузнецовых. «Как поживаете?» – «Хорошо». И всё, кончена беседа. Саша успел прозвать Татьяну «Просвиркой». Естественно, сугубо про себя.

Услышав от Надежды Борисовны о предполагаемом походе в церковь, он представил себе икону под стеклом и сто человек верующих, по очереди целующих это стекло… Содрогнулся и подумал, что некоторые аспекты религиозных чувств ему понять всё же не суждено.

Присутствие Вериного мужа Николая Саша засёк в квартире на слух. Тот сидел возле постели жены и чувствовал себя очень несчастным, по-видимому в основном из-за непривычной трезвости. Он не вышел поздороваться с Лоскутковым. Так уж получилось, что при первом знакомстве Саша тряханул его в четверть силы за шкирку, не без труда воздержавшись от более радикальной расправы. И надобно полагать, его тогдашние намерения были уловлены звериным чутьём, которое просыпается у некоторых пьяниц взамен разума, отравленного алкоголем. С того дня гражданин Кузнецов стал его смертельно бояться.

– Дядя Саша, – Шушуня уже стоял в тёплых ботиночках, и бабушка Надя застёгивала на внуке голубенький комбинезон, – а вы мне стихи рассказывать будете?

Лоскутков улыбнулся:

– Обязательно. Ну, тёзка, двинулись. Шагом марш!

– Шагом марш, – бодро отозвался Шушуня.

Надежда Борисовна смотрела в окошко, как они шли через двор… Господи, ну почему Верочка вышла замуж не за такого вот Сашу, а за беспутного Николая?.. Всё ж было ясно с самого начала, когда Вера повела парня знакомиться, а он по дороге свернул в магазин – за бутылкой «для храбрости».

«Он бросит пить, мама, он мне обещал! – успокаивала Вера. – Он меня любит!..»

С тех пор Николай дважды пытался «завязать». Сразу после свадьбы отправился «подшиваться». Не помогло. Не выручил и экстрасенс, к которому прибегли, когда родился Шушуня. Понадобилась Верина болезнь и, может быть, лёгкое вразумление с Сашиной стороны, чтобы он сделал третью попытку. Насколько серьёзную?.. В чудеса Лоскуткову давно уже что-то не верилось…

Надежда Борисовна услышала, как в комнате тяжело закашлялась Вера, и по спине пробежал уже знакомый ледяной холодок. У матери был тот же характер, что и у дочери: она изо всех сил давила страх, зревший в душе, и попросту запрещала себе даже думать о том, что же будет, если Верина болезнь… ЕСЛИ…

Вздрогнув, пожилая женщина снова посмотрела в окно. И увидела, как Лоскутков, выбравшись на газон, учит её внука ловко кувыркаться в снегу.

читал Саша обещанные стихи. —

– Это Пушкин написал?.. – по обыкновению, поинтересовался Шушуня. Видимо, их правильно воспитывали в детском саду, но Саша, усмехнувшись, ответил:

– Нет, не Пушкин.

– А кто?

– Ну… Один человек…

Дом стоял в глубине квартала, отгороженный от шумной улицы корпусами других зданий и скоплением угловатых обрубков, когда-то называвшихся тополями. Сразу после войны, когда район только застраивали, юные деревца были здесь долгожданными новосёлами. С тех пор они усердно росли, по максимуму используя хилое ленинградское лето и выкачивая, как насосы, болотную сырость из почвы. Видимо, в благодарность за это люди в начале каждой весны учиняли над ними пытку, именовавшуюся формированием крон. Иногда об экзекуции забывали лет этак на пять, потом спохватывались, и тогда подрезка превращалась в четвертование. Ибо обрадованные передышкой деревья успевали вымахать чуть не до крыш. Тогда во дворах принимались реветь бензопилы, и дети таскали по дворам ветки и здоровенные сучья. Самые жалостливые выбирали укромные уголки и сажали ампутированные древесные конечности в землю. Порою случалось чудо: ещё живые обрезки, сами размером с полноценное дерево, действительно принимались расти…

Последнее превращение тополей в лишённые веток столбы случилось в прошлом году. Без сомнения, это был уже акт чистого садизма, не продиктованный никакими практическими соображениями. Ибо в воздухе вовсю веяли новые ветры – квартал «шёл» на благоустройство. Это, в частности, предполагало полную корчёвку сорных пород. К коим были ныне причислены и многострадальные трудяги-тополя…

Женщина стояла возле окна. Она часто стояла так, подолгу глядя во двор.

Когда-то в детстве Ирина панически боялась наводнений. Ей всё казалось, что их дом, стоявший на набережной, однажды неминуемо должно было затопить. Она даже во сне видела, как всё кругом заливает чёрной водой. Теперь она была взрослой, и детские страхи превратились в смутное опасение, гнездившееся на задворках сознания. Быть может, Нева с её периодическими разливами действительно являла собой для Ирины нечто судьбоносное. По крайней мере, жила она по-прежнему недалеко от реки – между улицей Стахановцев и Малоохтинским. Володя сначала предлагал ей квартиру на самом берегу, с чудесным видом на Лавру, но она предпочла другую – вот эту свою нынешнюю. И теперь, случалось, целыми днями простаивала у окошка, глядя во двор…

В школе Ирина (тогда ещё не Гнедина) училась еле-еле. За полным отсутствием способностей и интереса к предметам. Английская школа была очень престижной. Никто не удивлялся ни дочке крупного «партайгеноссе», ни тому, что её за уши перетаскивали из класса в класс вплоть до выпускного. Рядом примерно так же (и притом вовсю шалопайничая) учились сын министра, внук известного дипломата, отпрыски видных хозяйственников…