Он был одет по-домашнему: в пузырящиеся на коленях тренировочные штаны и серую тенниску. Столичный житель Моня, в противоположность ему, не пожелал расстаться ни с галстуком («техасский» кожаный ремешок, застёгнутый металлической бляшкой), ни с пиджаком. Он поддел облюбованный кусок специальной лопаточкой, но увы! Пышное тесто слишком хорошо поднялось, кусок был поперёк себя толще, что в сочетании с рыхлой капустной начинкой делало всё сооружение весьма неустойчивым. Лопаточка же годилась только для транспортировки худосочных импортных кексов…То есть, как говорят в таких случаях на Востоке, «ферфаллен ди ганце постройка». Дело не кончилось катастрофой только потому, что многоопытная тётя Фира успела схватить тарелочку и поймать ею падающий на скатерть пирог.
– А что у вас с руками, если не секрет? – доброжелательно спросил Снегирёв. – Попортили где-то?
– Алёша, я же вам рассказывала, – снова встряла Эсфирь Самуиловна. – В своё время Мо… Мишеньке не дали возможности стать скрипачом, но он хочет непременно вернуться в музыку и очень упорно занимается самостоятельно.
– А-а, – понимающе кивнул Снегирёв. И потянулся за добавкой.
Моня наконец отведал пирога, действуя чайной ложечкой и всем своим видом показывая, какой это верх неприличия – есть руками.
– Ну как?.. – с надеждой спросила хозяйка.
– Вкусно, конечно, тётя Фира. Как всегда у вас, – прожевав, ответствовал Моня. – Но, по-моему, прошлый раз было удачнее. Тут такие жёсткие корки…
– Так и не ешь их, Монечка, а то в самом деле живот ещё разболится, – захлопотала Эсфирь Самуиловна. – Оставь, я голубям потом покрошу…
Моня с видом извечного страдальца переместил на свою тарелку пирожное из коробочки:
– Что верно, то верно, фабричное всегда как-то надёжней…
Это был любимый лозунг Софочки, Софьи Марковны, которая доводилась ему родной тёткой и, что характерно, стряпать умела исключительно бутерброды.
Снегирёв покрошил на ладонь немного начинки и теста и наклонился предложить вертевшемуся под ногами коту:
– А нам с Василием в самый кайф. Правда, коташка?
Васька принюхался и с готовностью уткнулся мохнатой мордочкой ему в руку.
Моня расправился с безвкусной фабричной продукцией и принялся самоотверженно ковырять ложечкой развалины пирога:
– Зачем же голубям. Чтобы не обижать вас, тётя Фира…
Снегирёв вытер о штаны тщательно облизанную Васькой ладонь и взял очередной кусок. Моня наконец доколупал первый и заметил ему:
– Очень сытный пирог. Вы, кстати, знаете, Алексей, что так наедаться на ночь совсем не полезно? Могут быть неприятности с печенью.
– Да? – простодушно удивился тёти-Фирин жилец и подлил себе чаю. – А я-то радуюсь, до чего тесто лёгкое, прямо, знаете, словно мимо желудка проскакивает. Как всё первый кусок ем…
Дело медленно, но верно переходило на личности, причём Алёша действовал по принципу яблока, свисающего сверху на нитке: ни за что не укусишь «без рук», только сам слюнями зальёшься. Тётя Фира в очередной раз дерзнула вмешаться:
– Мишенька, а можно спросить, какой у тебя в Питере интерес? То есть геше… бизнес?
Моня не спеша отряхнул с костюмных брюк крошки и ответил с той долей небрежности («…аспирантура в Гарварде – это не важно, и что на Нобелевскую выдвигают – это тоже не важно…»), которая, по мнению многих, призвана подчёркивать истинную значимость дела:
– Да так, ничего особенного… я теперь работаю в холдинг-центре «Надёжность, Нравственность, Благородство». Может, слышали – в прессе нас чаще просто «ННБ» называют…
Нас!.. Эсфирь Самуиловна уставилась на него чуть ли не с благоговением. Сколько ни было в той самой прессе скандальных разоблачений, слова типа «франчайзинг», «фьючерсная компания» или «холдинг-центр» всё ещё оказывали на неё воздействие, близкое к гипнотическому.
Зато Алексей неожиданно фыркнул. Громко, очень ехидно и без тени почтения:
– А главным начальником кто? Не Микешко? Тот самый, который в девяносто пятом году…
– Послушайте!.. – возмущённо перебил Моня. Его терпению наступил предел. – Я вообще не понимаю, что вы здесь делаете? Вас пригласили чаю попить – вы попили? И что вы всё время вмешиваетесь в чужой разговор? Мы спрашивали вашего мнения?..
Тут тётя Фира потеряла дар речи и только беспомощно переводила взгляд с одного на другого. Снегирёв усмехнулся.
– Бесэ́дер…[9] – проговорил он, пожимая плечами. – Не буду мешать…
Сгрёб на тарелку ещё два куска пирога, взял чашку, поднялся и ушёл к себе через маленький тамбур, отделявший тёти-Фирины владения от коридора. Кот Васька распушил хвост и, несыто мяукая, помчался следом за ним. Норвежский лесной рассчитывал на добавку и имел основания полагать, что там ему не откажут.
Когда бывала возможность, Снегирёв любил поваляться на диване с книжкой. Читать что-нибудь не требующее умственного труда, беззаботно погружаться в дремоту… просыпаться и продолжать чтение. По его меркам это было совершенно неприличное расслабление (завершающий штрих – кот, уютно свернувшийся на животе…), однако старинные диверсантские навыки и тут брали своё.
Узкая и длинная комната, где он обитал, в «проклятое царское время» представляла собой закуток для горничной. После революции, в эпоху уплотнений, стену, отделявшую его от гостиной, сломали, получив двадцатиметровую комнату с двумя разномастными окнами. Такой она и досталась в далёком теперь пятьдесят восьмом счастливому новосёлу – Фирочке Файнберг. Спустя годы та восстановила историческую справедливость, превратив воссозданный «чулок» в нечто вроде кладовки, однако вместо былой кирпичной стены между комнатами теперь стояла всего лишь тонкая перегородка. Она великолепно проводила все звуки, и настал момент, когда недреманный инстинкт подтолкнул Алексея, докладывая: на сопредельной территории что-то не вполне так, как всегда. Он отложил книжку, прислушался и сразу всё понял. Из-за переборки доносилось размеренное мужское похрапывание. А вот обычного алгоритма шорохов и шагов, сопровождавшего тёти-Фирин отход ко сну, так и не произошло. Как и приглушённого ритуала проводов гостя.
Он сказал себе, что это его не касается, и перевернул страницу. Потом всё-таки отложил Дика Фрэнсиса, слез с дивана и пошёл проверять.
Тётю Фиру он обнаружил на кухне. Она, оказывается, принесла туда маленькую настольную лампу и тоже пыталась читать, но мало что получалось. Книжка в мягкой обложке то и дело падала из руки, а седая голова неудержимо клонилась.
– Тётя Фира!.. – страшным шёпотом окликнул её Снегирёв. – Вы, вообще-то, чем тут занимаетесь?..
– Я… я… – Старая женщина испуганно проснулась и зашарила в поисках свалившихся очков. – Бессонница у меня, Алёша.
– Ага, – кивнул он. – Я уж вижу.
Тётя Фира страдальчески заморгала:
– Тогда зачем спрашиваете?..
– Да так. Интересно стало, с какой радости этот поц[10] недоделанный в вашей комнате дрыхнет, а вы на кухне сидите. – Он проворно нагнулся и, к полному ужасу тёти Фиры, поднял оказавшуюся на полу «нелегальную литературу». – Ещё и хлам какой-то читаете…
У неё чуть отлегло от сердца, ибо «Убийца на понедельник» на него ни малейшего впечатления не произвёл и к ненужным ассоциациям не подтолкнул. Она поспешно убрала книжку в карман и слегка поджала губы:
– Не говорите такого про Монечку. Во-первых, он хороший мальчик, а во-вторых, вы же его совершенно не знаете.
Алексей искренне изумился:
– А чего ещё я про него не знаю?
– Не надо, Алёша, Монечка, он… он такой неприспособленный… И здоровье… Вам не понять…
– Да где уж мне. Так, значит, Софья Марковна его к вам, потому что у вас вроде как две комнатки, а у неё однокомнатная? И не в кухне же на раскладушке ему, неприспособленному, ночевать?
Эсфирь Самуиловна едва не расплакалась.
– Алёша, поймите, он же у меня на глазах вырос. Я его вот таким помню. Он мне как сын…
