Солнце уже скрылось за почерневшими холмами, но Тар всё продолжал петь:

Тса’Тум, Тса’Тум,

Хозяйка облаков,

Дорога непроста.

Давно ли я

Ушёл в обитель снов?

Звала к тебе звезда.

Тса’Тум, Тса’Тум,

Не вижу больше свет,

Потеряна тропа.

Тса’Тум, Тса’Тум,

Украл я твой секрет,

Но сгинул навсегда.

Отозвавшись на песнь Тара, пик горы вспыхнул, словно облитый расплавленным серебром. Земля содрогнулась, и птицы взмыли в чернеющее небо. Глухо загудел Хранитель. Вдали зарделось светящееся облако. Оно стремительно приближалось и росло, росло… А потом люди смогли различить два огромных крыла, каждое локтей пять в длину, изогнутый хищный клюв и жёлтые, как две луны, глаза. Объятая свечением сова бесшумно приземлилась на вершине Белого Камня.

Юноша встал, раскинул руки и запел печально и чисто, как будто прощался или просил прощения.

– Она заберёт его, – прошептала Таллила и бросилась к Тару, но сова взмахнула крыльями, отчего поднялся чудовищный ветер, сбивший женщину с ног.

От страха люди прижались к земле. Вэлло, не раздумывая, заслонил жену собой, словно щитом.

Сражаясь с ветром, Олаи выпрямилась во весь рост, отвязала от пояса мешочек и подняла вверх. Он засиял зелёным и золотым.

– Не забирай братика! – закричала девочка. – Возьми макадду!

Олаи держалась, чтобы не упасть и не уронить самое большое сокровище, которое она берегла для Тара. В этом мешочке хранились не только орехи, но и добрая наивная сила, не знавшая зла или обмана. Вся любовь, забота и всё мастерство маленькой травницы были собраны в нём. Олаи сама не поняла, что предложила могучему духу горы.

Сова яростно ухнула, взлетела повыше, а потом кинулась к девочке, выставив вперёд когтистые лапы. Вспышка ослепительного света озарила Валь’Стэ. И всё стихло. Разом. Словно наваждение.

Повисла звенящая тишина. Тар лежал без сознания. Когда глаза Олаи снова смогли видеть, она побежала к брату. Мешочек пропал, а вместе с ним что-то важное, но Олаи пока не знала что. Тар очнулся, попытался встать, но не вышло. Тогда он притянул к себе сестру, обнял и горько заплакал, не в силах сказать хоть что-нибудь.

Вэлло помог сыну подняться и повёл его в дом. Таллила взяла Олаи на руки и поспешила за ними следом.

Жрецы успокоили сельчан, развели праздничные костры и начали Долгую Песнь. Многие боялись гнева Великого Духа, но всё же решили остаться и петь хвалебные соллы, чтобы за ночью снова пришёл рассвет, а волк Энрир, терзаемый вечным голодом, не вырвался из Подгорного Царства и не пожрал небесные огни.

Тара уложили в кровать, и он провалился в тяжёлый сон больного человека. Юношу лихорадило. Омма напоила его целебным отваром из огненного корня и, держа за руку, прочитала тот единственный заговор, которому давным-давно выучилась у матери.

Через пару часов жар отступил. Тар больше не дрожал и не бредил. Он проспал сутки и ещё день, очнувшись, когда за окном сгущались сумерки.

Ноги тряслись от слабости, но всё-таки слушались. Тар оделся и медленно пошёл в большую залу, опираясь руками о стены. У очага сидела Омма. Старушка тихонько покачивалась в кресле и подбрасывала в огонь веточки можжевельника. Лицо её казалось очень уставшим, и без того пепельные волосы побелели, как снег, а в тёмных глазах почти не отражалось пламя.

– Ба, я долго спал? – прохрипел Тар.

Рот его высох, а губы потрескались.

– Долго, дорогой, – отозвалась Омма.

– А где все? Где Олаи? Как она?

Тару стало зябко, и он подсел к очагу, чтобы согреться. Старушка вздрогнула и закрыла лицо руками.

– Она спит, все спят, – всхлипнула Омма. – Хорошо, что ты живой, Тари. Я уж думала…

– Что случилось? – с трудом выговорил юноша.

– А что ты помнишь?

Старушка вытерла слёзы и успокоилась. Тар вышел из дома, напился воды из бочки, вернулся и рассказал ей о своём видении, о светящейся сове и о том, как его спасла Олаи. Тар пояснил, что глаза его были закрыты, но он всё видел как бы со стороны или даже с высоты птичьего полёта.

Омма внимательно выслушала внука, помолчала, а потом ответила:

– Мне кажется… Нет, я почти уверена, что Великий Дух украл у нашей девочки душу. – Старушка бросила в огонь ещё одну веточку. – Пока ты спал, она плохо ела, была бледная, как тень, и сидела в своей комнате. Сегодня я предложила ей пройтись вместе к речке или, может, повидаться с Хаккой, но Оли только головой покачала. А когда я попросила её нарвать для меня немного мелиссы, она сказала, что не помнит такой травы. Представляешь?! Чтобы Олаи и мелиссу не вспомнила? Это же всё равно, что рыбе забыть про плавники и жабры.

Тар помрачнел и сжал кулаки. На осунувшемся лице мелькнула странная улыбка.

– Я должен уйти, Омма, – сказал Тар, – но я не уйду без твоего благословения.

– Что ты… Куда уйти? Зачем?

– За душой Олаи. Родители не отпустят, но ты… Ты же понимаешь, что Хранитель показал мне дорогу. Сова прилетела со стороны Тса’Тум. Это не может быть совпадением.

– Дорогу…

Старушка вспомнила свои сны, и взгляд её стал туманным, как зимнее утро в долине. Видения про тропы предков оказались правдивыми. Они предупреждали, но Омма истолковала их неверно. Духи говорили с ней о Таре. Это к нему они взывали. Ему предрекали нелёгкий путь.

– Да. Только я смогу это сделать. Так мне подсказывает сердце.

– Ладно, Тари, кажется, так правда будет лучше. – Омма впервые увидела внука полностью, всего целиком: пред нею предстал молодой мужчина, преисполненный решимостью и гневом.

Спорить старушка не стала и только добавила:

– Ты сейчас уходишь?

Он кивнул.

– Что же… Тогда я помогу собраться.

Пока Тар искал в полутьме свой нож и ботинки, Омма бережно завернула и положила в его заплечный мешок две чесночные лепёшки, немного сухарей и изюма. Она даже нашла где-то старый запылившийся бурдюк, отмыла его и наполнила свежей водой.

У порога они обнялись. Тар поцеловал заботливые руки Оммы, ещё раз посмотрел в её тёмные глаза, а затем открыл дверь и шагнул в залитую звёздным сиянием ночь.

Спокойные воды Ошу напевали колыбельные деревьям, мирно дремавшим вдоль берегов. Сонливо шелестел камыш, и бледно светился тонкий серп луны. В окне Одинокой Хижины мерцал огонёк масляной лампы.

«Хорошо, что Докка не спит», – подумал Тар и ускорил шаг. Передвигал он ногами пока с трудом и постоянно спотыкался. Камни предательски грохотали в ночной тиши.

Смотритель насторожился и решил дать отпор незваному гостю. Когда юноша приблизился к хижине, Докка резко раскрыл дверь, занёс над головой гарпун и воинственно крикнул чёрной фигуре:

– А ну стой, коли жизнь дорога!

– Докка, это же я, Тар! Мы говорили у шатра Хакки, помнишь?

Смотритель схватил лампу и протянул руку вперёд. Из тьмы тут же вынырнуло лицо, молодое, красивое, но измученное.

– О, Тари, – воскликнул мужчина и опустил гарпун, – ну и напугал же ты меня, ага-ага! Заходи скорее. Не стоит говорить в темноте.

Внутри было душновато и пахло рыбой. Рядом с худой деревянной кроватью стояла пустая бочка, на которую Докка небрежно закинул порванную сеть. На стене висел багор и всякого рода рыбачьи снасти. Смотритель достал кресало, кремень и высек искру. В очаге разгорелось пламя, и Докка подвесил над ним небольшой котелок.

– Сейчас ухи поедим. Ты как, голодный?

– Очень, – признался Тар и сглотнул слюну.

Докка не торопился, предчувствуя, что разговор будет непростым. Он постелил на полу две козьих шкуры, поставил меж них деревянную дощечку, натёр ложки и стал ждать. Тар молча смотрел в огонь, собираясь с силами.

– Я сбежал из дома, – вдруг выпалил он, стиснув кулаки.

– Да уж я вижу, ага-ага… – буркнул в ответ Докка и помешал уху. – Тебе лодка нужна?