Детство Никиты? Детские годы Багрова-внука? Детство, отрочество, юность? Мои университеты? Детство Марселя? От двух до пяти? Серебряный герб? Серебряные коньки? Серебряное копытце? Оливер Твист? Когда деревья были большими? Когда ботинки были гигантскими? Дэвид Копперфильд? Джейн Эйр? Портрет художника в юности? Другие берега? Письма Деда Мороза? Питер Пэн? Мемуары Муми-сына? Зачарованная зима? Дочь скульптора? Сквозь зеркало и что там увидела Лолита? Мальчики из-под ковра? Девочки из-за шкафа? Мэри Поппинс возвращается? Спортивные состязания в закрытой школе Хогвартс? В сторону Свана? Мальчик-с-пальчик? Девочка со спичками? Стойкий оловянный солдатик? Тимур и его команда? Кондуит и Швамбрания? Республика ШКИД? Девочка, которой никогда не было? Повесть о премудром младенце? Дневник эмбриона? Страшные тени счастливого детства? Повесть о рыжей девочке? Сонины проказы? Винни Пух и все-все-все? Мурзилка? Колобок? Курочка Ряба? Крошечка-Хаврошечка? Зигота? След хатифнатта? Детство Вселенной? Краткая история времени? У истоков всего? Книга за книгой? Дом с волшебными окнами? Школьное окно? Палле один на свете? Шум и ярость? Человек, идущий вслед за солнцем? Маленькие огоньки? Милое дитя? Piccoli giganti? Прозрачные ребята? Бибигон? Записки осторожного бейби? Спиногрызы, короеды, шкурки? История дождевой капли? Около молока?

На утреннике у одного из танцующих спросили: «Что было до твоего рождения?» Тот перестал танцевать, снял с лица серпантин, подумал и ответил: «Серая пустота. Ни вещей, ни теней, ни верха, ни низа. Только ровный свет без источника – мягкий, мутный, подернутый легким туманом. Дымка. И среди этой бескрайней серой пустоты иногда раздавался голос, непонятно откуда доносящийся. Он произносил одно только слово: "Родина". Больше не было ничего».

Протягивая ей мороженое-эскимо, спросили у нее: «Что было, родная, до твоего рождения?» Она слизнула немного мороженого, подумала и сказала: «Серая, светлая пустота. Только ровный и пушистый свет без источника. И в глубине света, за легким туманом, вроде бы простой белый поток. За несколько секунд до моего рождения какой-то голос произнес: "Ленин". Всё. Больше не было ничего».

Серая, светлая пустота, не имеющая ни границ, ни пределов. Бездонная, бескрайняя, бесконечно простирающаяся вверх и вниз, вперед и назад, во все стороны. В этой пустоте подвешена коробочка размером с обычную комнату. Стены, пол и потолок сделаны из тонкой белой бумаги. Непонятно, каким образом все, что находится в комнате, не проваливается сквозь пол. Видимо, бумага все же очень плотная. В комнате люди и вещи. Видно, семья отдыхает. Человек лет восьмидесяти сидит на диване с книгой и читает вслух роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Женщина лет семидесяти пяти, закутавшись в серую пуховую шаль, вяжет, посматривая иногда сквозь стекла очков на экранчик небольшого черно-белого телевизора, – там две стройные фигурки девушки и юноши (обоим лет по пятнадцать) кружатся на коньках, выписывая замысловатые фигуры на льду. Мужчина лет сорока трех внимательно следит за их танцем, одновременно неторопливо прочищая свою курительную трубку. Женщина лет тридцати пяти кормит грудью пятимесячного младенца. Юноша лет семнадцати стоит на пороге двери, повернувшись спиной к семье, с недовольным и хмурым лицом глядя в серую, светлую пустоту. Девушка лет четырнадцати в полупрозрачной ночной рубашке лежит на кровати и, улыбаясь, смотрит в потолок. Девочка лет девяти сидит за столом и делает уроки. Мальчик лет четырех, одетый в желтую пижаму, катает по полу игрушечный поезд.

На ферме приходилось вставать рано, чтобы идти доить. Когда шли с ведерками, у всех слипались глаза. Тут одного из сонных спрашивают: «Что будет после твоей смерти?» Тот подумал и ответил: «Серая, светлая пустота, бесконечно простирающаяся во все стороны. И где-то в этой пустоте висит бумажная комнатка. В комнатке все занимаются своими делами: дед читает, бабушка вяжет, папа смотрит телевизор, мама кормит младшего, сестры и братья – каждый занимается своим. И только время от времени они оглядывают комнату и друг друга в поисках меня. Вроде все в сборе, а я-то где? Куда я-то подевался?»

Есть повествования, на вид безобидные и развлекательные; на самом же деле в них скрыта бездна. Но не «бездна смысла» или «бездна бессмыслицы». Какая-то другая бездна. Другая бездна.

Таким повествованием является роман Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней». Возможно, этот роман – откровение, приоткрывающее перед нами тайну нашей посмертной судьбы. Во всяком случае, тайну первого периода после смерти – тайну сорокаднева, или мытарств души. Можно сказать, Жюлю Верну удалось создать собственную версию «Книги мертвых».

Фогг («Анимус», имеющий форму туманного сгустка) совершает путь вокруг земного шара. Путь занимает восемьдесят дней. В пути он обретает свою женскую ипостась («Анима», леди из Индии). Если поделить восемьдесят дней пополам (по половине на «Аниму» и «Анимуса»), то получим два сорокаднева. В пути им пытается помешать мистер Фикс – нечто вроде клея, угрожающего приостановить движение душ, «зафиксировать» их. Помогает же им в деле непрерывности движения слуга Паспарту, то есть паспорт, бюрократическая оформленность умерших, дающая право на пересечение границ, на путь.

Только удостоверившись на собственном опыте, что Земля – шар, мы можем считать земную жизнь завершенной. Мы ведь собираемся подарить этому шару свое тело, влиться в шар. Тело Земли есть и наше тело, и, прощаясь с ним, мы обязаны освидетельствовать его целиком. Этим объясняется современный расцвет туризма. Туризм – самое предусмотрительное из всех занятий, поскольку именно опытный турист в наибольшей степени может считаться подготовленным к посмертным испытаниям.

…Где Ио белоснежная паслась…

Девушки, подоившие Ио, спрашивали друг друга: «Мы пьем молоко женщины или белой коровы?»

Дали немного молока и одному юноше. Вместо того чтобы пить, он опустил в чашку с молоком свой член и стал кричать: «Мне кажется, что я совокупляюсь с девушкой!»

– Вот дурак! – смеялись девчата.

В летнем детском саду заставляли пить молоко. Вкус молока все ненавидели (на вид-то оно приятное).

Как-то раз воспитательница застукала одного мальчика, который в компании девочек опускал в молоко свой половой орган и выкрикивал известную считалку:

– Вот дурак! – хохотали девочки, с удовольствием наблюдая за его действиями.

Одного спросили: «Есть ли у истины имена?» Разговор происходил в поезде. Тот посмотрел на надпись «стоп-кран» и ответил: «Есть. Эти имена: творог, сметана, ряженка, кефир, сливочное масло, сыр».

Что такое «я», когда это слово написано на бумаге? Читая дневники преступников, убеждаешься, что чем тяжелее вина, тем большей невинностью дышат записи. И дело не в злостных уловках самооправдания – написанное «я» чисто. «Я» – это нечто, на что уже накинут покров невинности. Сама плоть текста трансформирует это «я» и доносит его до нас детским и нежным, как сказал бы писатель, «с широко раскрытыми, доверчивыми и изумленными глазами ребенка, глядящими куда-то вверх из-за сильного плеча матери». Материи текста не просто чисты – они обладают очищающими свойствами. Таким образом, кровь смывается с вампирических уст, на которых остается (для «живости») только теплый след материнского молока.

Особенно это относится к русскому «я» – этому пузанчику с отставленной вбок извивающейся ножкой, словно бы подбрасывающей невидимый мяч. «Я» так похоже на малыша, которого недавно хорошо покормили и теперь выпустили погулять во двор.