Голоса гремели, отдаваясь эхом, словно гавканье двух собак, словно бульканье кипящей воды. Миссис Кей что-то закричала, я вскочил со стула и рванул к кабинету. Открыл дверь и увидел, что она стоит как вкопанная, а руки у нее трясутся от страха. Школьники возбужденно скандировали: «Бей! Бей! Бей!» Они стояли восьмиугольником, окружив два катающихся по полу тела, улюлюкая и вздыхая в ответ на каждый удар, пинок и удушение. Я ловко проскочил мимо стульев, крикнув группе: «РАЗОЙДИСЬ!»

– Дуэйн, Алекс! – воскликнул я в шоке, увидев, как Дуэйн душит Алекса: обхватив длинными, похожими на осьминожьи щупальца руками шею и голову и обвив ногами торс. Алекс начал хватать воздух ртом. Я в один прыжок оказался рядом с ними на полу, попытался разжать руки Дуэйна, но не вышло. Он сцепил их в замок понадежнее велосипедного в криминальном квартале. Тут Алекс под действием какой-то незримой силы перевернулся на живот, поднялся на колени, встал с Дуэйном на спине и рухнул назад, придавив его. Голова Дуэйна ударилась об пол со звуком барабана, он разжал руки, схватился за затылок и откатился в сторону. Алекс встал над ним, но не успел ничего сделать – я оказался между мальчиками. Надо мной нависла огромная тень, будто туча, перекрывшая тусклый свет из окон. Мистер Блэк. Он поднял Дуэйна с пола одной рукой, как тряпичную куклу.

– Значит, так, юноша. За мной! – проревел он и вышел с топотом, таща за собой Дуэйна. Я встал и, сделав авторитетный вид, приказал Алексу следовать за мной.

– А остальные, – проревел я, – немедленно по местам и заткнулись! И чтоб ни слова из этого кабинета! – Они тут же тихо зашуршали, возвращаясь за парты. Я сам себе удивился, но это сработало.

– Миссис Кей, в случае чего я в соседнем кабинете. – Она посмотрела на меня отсутствующим взглядом, словно увидела бывшего, призрак родителя, несбывшуюся мечту – или что там может преследовать человека.

Я придержал Алексу дверь в свой кабинет и внимательно на него посмотрел. Взгляд в пол, плечи опущены, спина ссутулена, руки безвольно висят по бокам. Он сел на задний ряд у окна и посмотрел на улицу.

– Алекс… Алекс-отличник. – Он не ответил, не вздрогнул, даже не вздохнул. Я уселся за компьютер и стал яростно печатать, ударяя по клавиатуре с такой скоростью, что пальцы заболели.

– Такого поведения я от тебя не ожидал.

Мы сидели в давящем молчании, пока не прозвенел звонок. Алекс тут же сам себя отпустил: встал и направился к выходу, волоча по полу рюкзак.

День подходил к концу. Я сидел у себя за столом с чувством, будто из меня выкачали все, что было: энергию, страсть, запал, – все расплескалось по полу, как будто я получил ранение и потерял много крови, а сил прикрыть рану у меня не хватало. Была только середина недели, а я и представить не мог, как дотянуть до конца. Часто мы живем ради них: пятниц, выходных, когда можно расслабиться и быть кем хочется, а не кем заставляют быть. Но что делать, если ты едва можешь представить себе завтрашний день, не говоря уже о конце недели? А потом приходит эта тяжесть, эта легкая тяжесть – не было ее, и вдруг как нагрянет. Мое дыхание участилось, грудь сдавило – чем больше я думал о своем положении тогда, на том стуле, в том кабинете, тем сильнее. За окном лил дождь, и я каким-то образом даже уловил перемену в текстуре воздуха – он стал гуще, темнее, тусклее. Я вдохнул. И понял, что выпал из реальности: теперь я смотрел на дальнюю стену кабинета. Пришел мистер Барнс.

– Здравствуйте, сэр, – сказал он, просунув голову в дверь, как бы спрашивая разрешения войти.

– Все хорошо? Заходите, – ответил я вяло, неохотно разрешая ему зайти.

– Как ваш день? – поинтересовался он из лучших побуждений. Я хотел признаться, что плохо, очень плохо; что я устал; что еще до начала занятий мне пришлось остановить драку; что на последнем уроке я выставил из класса столько учеников, что мог бы с таким же успехом учить самого себя; что мне хотелось всего-навсего свернуться в клубок и уснуть, надолго.

– Неплохо, – ответил я. – А ваш?

– Тяжеловато. – Он глубоко вздохнул и сел на парту передо мной. – Может, сегодня просто день такой.

Я кивнул, пребывая в молчании.

– Я подумал, может, после работы… Того? Не хотите присоединиться? – предложил он, улыбаясь. Он поднял брови, на лбу проступили морщины.

– Боюсь, не могу… У меня последний урок, и потом еще много работы. – Не важно, сколько раз я отказывался, он все равно приглашал меня. Отчасти я восхищался этим, отчасти это меня бесило.

– Без проблем, дружище. – Его голос звучал подавленно, даже раздавленно, но не без толики надежды. – Как-нибудь потом, может.

– А вы на велосипеде домой? – спросил я, стараясь сгладить отказ.

– Да, – ответил он.

– Будьте осторожны. Там дождь пошел.

Майкл сидит, уставившись в бокал. Уже четвертая порция выпивки. Алкоголь греет кости и расслабляет. Но недостаточно, чтобы с кем-нибудь заговорить. Бармен протягивает счет – 50$ – и смотрит на него с подозрением. В баре звучит оглушительная бухающая музыка, тела сталкиваются в танцах с песнями, а он сидит посреди, в эпицентре этой бури, как клеточное ядро, и тонет. Народ все входит и проносится мимо него, будто он невидимка. Подумывает уйти, но выбраться из бара будет сложнее, чем посидеть и подождать. Он и сидит тихонько, бездвижно, не понимая, зачем вообще пришел. Какими видят нас другие или не видят; какими мы хотим, чтобы нас увидели, но в итоге не видят. Мы боремся, чтобы нас увидели, чтобы мир знал, что мы есть, но про нас забывают, нас вновь не видят; разница в том, что мы выбираем, видят нас или нет, мы сами можем видеть друг друга. Но, не будь нас, мир не рухнет. Мир никогда не рухнет. Он продолжит существовать и без меня.

Мысли Майкла ускользают. Он берет телефон, просматривает сделанные снимки – селфи с одним, другим, третьим. Никогда не видел несчастного туриста. Если в путешествии столько радости, зачем вообще сидеть дома? Он учится расслабляться наедине с собой, быть тем, кем не мог раньше.

– Эй, крутые фотки. – Он отрывается от телефона и видит пару песчано-зеленых глаз, упругие золотистые локоны и широкую улыбку. От ее красоты захватывает дух, отвисает челюсть, а горло переполняется желанием.

– Вы, должно быть, не местный… – Она мило смеется. – Я Сара. – Девушка смотрит на стул рядом с ним и садится без приглашения. – Что привело вас в наш Залив? – спрашивает она, жестикулируя.

– Эм, – он потрясен, сконфужен, неподготовлен. – Я тут в поездке.

– По работе или отдыхаете? – заигрывая, интересуется она. Он молчит.

– М-да, что бы это ни было, вам, судя по всему, не особо нравится.

Майкл смотрит на нее, не находя слов, точнее, сдерживая их, чтобы не выдать себя. Разговор продолжается, она замечает его акцент, что его слова изгибаются не так, как ее, и кажутся тяжелее. Она осторожно кладет руку ему на плечо и делает все те вещички, какие принято делать во время свиданий: проявляет внимание, слушает, открывается и создает комфорт; в этом комфорте безопасно.

– Кажется, у нас свидание?.. – спрашивает он.

– Правда? – отвечает она, нервно посмеиваясь, как подросток, чей личный дневник прочитали во всеуслышание. – Это ты так приглашаешь? – спрашивает девушка. Теперь она смеется. Берет со стойки салфетку и записывает свой номер. Майкл следит за этим пытливым настороженным взглядом. Она целует его в щеку и пропадает в темноте зала, полного танцующих тел и басов. Он складывает салфетку в карман.

Домой Майкл едет на электричке: Монтгомери, Эмбаркадеро. Он смотрит на соседнее место, рядом сидит мужчина, очень похожий на него: уставший, замученный, не желающий быть здесь. Майкл хорошо знает, каково это. Он смотрит на мужчину – в его глазах стоят те же невидимые слезы. Не выдержав смотреть друг на друга, словно в зеркало, они вскоре отворачиваются. Уэст-Окленд, 19-я Стрит Окленд, МакАртур.