Все эти трудности разъяснял Кранцеву на английском языке с сильным итальянским акцентом волоокий и долговязый Гвидо Пецциано, сидя за чашкой оплаченного им же кофе в роскошном, бескрайнем кафетерии в новом здании ООН с видом на такой же бескрайний зеленый газон, увенчанный на горизонте Монбланом. Где-то в проеме между этими двумя точками потерялось озеро Леман, оно же Женевское, напоминавшее о себе лишь веявшей снизу прохладой. Впрочем, в кафетерий – царство кондиционированного воздуха – озерная прохлада не проникала. Гвидо был карьерным ооновцем и служил в офисе гендира. Именно он на днях встречал у второго подъезда, вместе со своей соперницей по карьере высушенной голландкой Мартой Бэрон, и сопровождал по дороге в кабинет нового босса – Ивана Ефремовича Павловского. Гвидо только что получил очередное повышение – должность Пи-5 – и, судя по всему, был очень польщен и горд от сознания своих десяти тысяч баксов в месяц.

– Ю маст андерстенд, Артьом, – вяло, без всякого подъема, но терпеливо объяснил он Кранцеву, – ситуация для русских сейчас очень и очень усложнилась. Вы перепредставлены не просто на несколько человек, а в несколько раз. При любом отборе кандидатов, а на любой пост в Женеве подают десятки желающих, русский автоматически выбывает из игры в сравнении с любой недопредставленной страной или кандидатом-женщиной. Обойти это правило невозможно, так как за этим строго следят контрольные органы… не как у вас в России, где такого рода вопросы решаются по знакомству… Но ты можешь подать в какую-либо полевую операцию – Камбоджу или Ирак, там для русского еще есть шанс прорваться…

Примерно то же самое на французском без акцента объяснял ему другой ооновский знакомец – вечно улыбающийся Юбер Мафуди, счастливое великовозрастное дитя высокопоставленного ливанца и богатой француженки.

– Вы наивный мальчик, Артем. В личном качестве хорошего работника вы никого в ООН не интересуете. Важно, кто стоит за вами – постпредство, министр, президент или абстрактно Россия в целом, в виде какого-то ведомства… Что с вас наварить, если Россия никаких взносов на содержание своего сотрудника ООН не сделает, как, например, Швеция, Голландия или Канада.

А политический вес вашей некогда великой страны уже не тот, все позиции вы сдали и идете в фарватере у американцев, кто же станет с вами считаться. Возьмите недавнее назначение на пост Пи-5 в Департамент информации вашего соотечественника Павлычева, его так продавливали и в Женеве, и в Нью-Йорке, письма и обращения постпреда, напоминания на уровне министра. Хотя ни для кого не секрет, что Всеволод Павлычев – сын генерала КГБ, или как он там у вас теперь называется. У вас, мон шер Тиома, такой поддержки нет, значит, вы не интересны своим собственным службам. И у вас, по сегодняшним понятиям, неправильный паспорт и неправильный пол для того, чтобы рассчитывать на работу в ООН без мощной поддержки. Или найдите себе покровителя среди ооновских начальников-геев, отдайтесь ему, и вы получите место, – закончил сомнительной шуткой свое откровение Мафуди, намекая на то, что он лично – не гей.

«Ну, положим, задницу я драть не собираюсь даже за бабки ООН», – про себя подумал Кранцев, а вслух, тоже полушутя, сказал:

– Придется рассчитывать на удачу, Юбер, и на друзей. Черт побери, должны же быть в вашем протухшем обществе люди, способные испытывать чувство дружбы?

– Чувство дружбы никогда бескорыстным не бывает, – по-восточному мудрено закончил франколиванец и, поблагодарив за кофе, ретировался, одарив Кранцева на прощание своей делано дружеской, шарманной улыбкой, приторной, как пахлава.

Кранцев, конечно, не стал рассказывать иностранцу, что его кандидатура год назад была официально утверждена на замену Алексея Торопова, Пи-4 в Департаменте гуманитарных программ. Вкрадчивый, угодливый Торопов еще недавно бежал впереди всех, чтобы сдать партийные взносы, которые до роспуска КПСС в постпредстве собирал Кранцев. Узнав о назначении Кранцева в качестве своей замены, он заискивающе просил его согласия на продление своего контракта еще на год, «чтобы дочь могла закончить десятый класс в советской школе при постпредстве». И Артем тогда великодушно, «по гуманным соображениям», согласился, у него, как говорится, «не горело». Но вот с исчезновением СССР и КПСС не стало и проблемы взносов, а с ней испарился куда-то и Торопов, который сразу после отмены сдачи денег почувствовал, что нет боле у постпредских управы на ооновских, и втихаря навострился подписать с ООН постоянный контракт. Чуть позже выяснилось, что в поддержку продления его контракта постпреду звонили также «откуда надо». А с приездом Павловского достижение цели Торопова упростилось по ряду причин.

Но тогда, в бытность еще российским дипломатом, Кранцева одолевала совсем другая забота. Жена Света и дочка Аннушка, перешедшая в восьмой класс, наконец-то оформили паспорта, выкупили билеты и должны были прибыть в Женеву в конце месяца, чтобы постоянно или временно поселиться вместе с ним в служебной квартире. Воссоединение семьи стало возможным, несмотря на заявление о разводе, которое Артем и Светлана подали по обоюдному согласию три года назад в порыве взаимных обид и разочарований, но с тех пор игнорировали неоднократные вызовы в суд и интереса к «возобновлению дела» не проявляли. Небось у судейских крючкотворов накопилось к странной парочке немало претензий – дело-то оставалось незакрытым. Решение о приезде Светланы с дочкой было выношено, вымучено, выстрадано Кранцевым за долгие месяцы одинокого проживания в Женеве, под гнетом обуревавших его мыслей о том, как жить дальше с учетом перемен в России. Вопрос неуемно копошился в подсознании, сидел и ныл занозой в глубине души, а кроме того, естественно и перманентно, фигурировал в повестке дня официальных отношений с внешним миром. Только ленивый не спрашивал его каждый божий день: «Ну когда своих-то ждешь?»

Неожиданно и внятно расплывающееся сознание Кранцева вдруг остановилось на простой картинке: по улице, держась за руки и смеясь, идут трое – мама, папа и посередине симпатичная девочка, их любимая дочь Анна. Им хорошо вместе. Картинка заворожила Артема своей радостной простотой. Может, и вправду пора было кончать копаться в себе, присматривать новых спутниц жизни и ждать чего-то эдакого, когда у тебя есть твоя семья, твои близкие, за устройство жизни которых ты должен, наконец, научиться отвечать. Потом были телефонные звонки, слезы, переговоры, возгласы, предприняты необходимые практические шаги для отзыва заявления о разводе, оформления выезда и оборудования скромной женевской квартиры. И вот теперь сердце Кранцева учащенно билось в предвкушении восторга от появления в проеме вагонной двери веселой мордашки и коротко стриженной головки дочуры, вслед за ней ее мамы – загадочного и желанного существа по имени Светлана.

Ожидаемое видение подтвердилось ровно через неделю, и он увидел себя бегущим по стерильно чистому перрону женевского вокзала навстречу последнему поезду с вагоном из России. Швейцарцы наконец решились запретить проезд устаревших и раздрызганных колымаг по своей территории. Вот вагон замедляет ход, и в проеме двери действительно возникает светящееся радостью и любопытством большеглазое лицо никакой не девочки, а почти барышни с распущенными длинными волосами и строгим взглядом, совсем другой, чем виделось отцу. Иначе выглядела и по-российски элегантно одетая женщина, держащая девочку сзади двумя руками за талию. Дочь и жена. Прибыли. Наконец-то. Кранцев, не помня себя от радости, протягивает обе руки навстречу своим женщинам, тотчас же ощущает их неповторимое, драгоценное тепло и, прижимая к себе, бормочет что-то невнятное, но подходящее к случаю. Света не прячет слез, Аннушка вертит головой по сторонам и выдает первую полезную и лукавую информацию:

– Этот русский вагон ужасно старый, папа, больше ходить в Швейцарию не будет, не на чем будет нам ехать назад.

– Ну и слава богу, – реагирует папа, – разве вы приехали не насовсем? Я вас никуда больше не отпущу.