Креольский как профилирующий оказался выигрышным лотерейным билетом – не сложный для изучения в отличие, например, от корейского или сингальского, на экзаменах обеспечивал сплошные пятерки. Французский вообще давался легко. Это подтягивало отметки и по другим предметам. Пять лет напряженной учебы пролетели незаметно, и очередное чудо произошло – получено распределение в МИД с предварительной стажировкой на тропическом острове в Индийском океане, в республике гордых туземцев, строящих социализм. Одновременно новый сотрудник министерства наделялся правом на прописку в Москве по возвращении. Конечно, назначение было не таким престижным, как если бы в Париж, но для вчерашнего карагандинца стало началом большой, интересной жизни и профессиональной карьеры.

В общем, начинать пришлось не в посольстве в Париже, а маленьким секретарем в маленьком генконсульстве, в никому не нужном маленьком портовом городке на берегу большого океана, что все же выглядело везением.

Страдая без любви, стажер отправил с острова лирическое письмо знакомой студентке младшего курса по имени Светлана, с которой платонически и стеснительно пересекался в институте, не решаясь, как безлошадник, на откровенные признания. Месяцы грустного одиночества в тропиках, среди пожилых и не всегда любезных сослуживцев, подсказали ему верный путь к сердцу избранницы, и несколько дополнительных нежных писем завершили дело. Влюбленные наметили и сыграли красивую свадьбу сразу же по окончании стажировки и зачислении знатока креольского языка в Управление стран Африки в МИДе. Больше всего Артема поразила готовность девушки-мгимовки из благополучной московской семьи отправиться с мужем фактически в любую африканскую дыру, хотя другие выпускники приглашали ее в куда более заманчивые и «жирные» места на глобусе. Значит, сильна была любовь, и игра стоила свеч. Так началось личное счастье Артема Кранцева. В Управлении Африки он проявил старание и быстро продвинулся по службе, но это была уже не случайность и не чудо. Через три года исправной службы в коридорах министерства и регулярных переводов на высшем уровне с креольским языком хотелось забыть об Африке и начать думать о новой командировке, желательно с французским. Особенно тянуло к мушкетерам.

Желание материализовалось с руки знакомого генконсула в Марселе. Очередное чудо, случайность или парадокс? На время летних каникул в вузе бывший руководитель пионерской комнаты в Караганде предпочитал работу вожатым в мидовском пионерлагере под Москвой вместо увлекательного, по рассказам друзей, ударного труда в стройотрядах в далекой Сибири. Сибирью казахстанца было не удивить. Среди подопечных пионеров случайно оказалась Лиза, дочка будущего генконсула в Марселе, тогда еще первого секретаря в совпосольстве в Бурунди. Девочка обожала своего веселого вожатого, и папа этого не забыл. Почти двенадцать лет спустя их встреча в приемной Управления по Африке была искренней и теплой. Простая фраза «Давай ко мне, Артем, у меня есть вакансия» прозвучала магически. Марсель – город Эдмона Дантеса, графа Монте-Кристо. Романтично. Но на собрании партячейки, которая должна была утвердить характеристику на выезд, один коллега, будущий большой начальник, сухо заметил: «Хочешь ехать в Марсель с понижением, подрываешь статус мидовца?» Ответом было: «Ну, если вы меня направите с повышением в Париж, я не откажусь». Посмеялись и характеристику утвердили. Парадокс?

А впереди была долгая интересная жизнь – перевод из Марселя в Париж, учеба в Дипакадемии, переход в отдел прав человека в перестройку и, наконец, командировка в постпредство СССР и РФ при ООН в Женеве. Жизнь вроде бы удалась. А все началось-то с необычных галош…

От платформы Театральная до кованых ворот поселка «Зарницы» прошел бодрым строевым шагом. Едой отоварился в продуктовом ларьке у входа в поселок – кирпич черного хлеба, полбатона вареной, ветчинно-рубленой колбасы, два больших помидора, пучок зеленого лука на ужин и пакет кефира на утро. Подумал и прихватил еще бутылку водки с зеленой этикеткой, как в былые времена. Запас соли, сахара и растворимого кофе должен был сохраниться на даче… Притихшая дача встретила свежей зеленью кустов и деревцев, посаженных всего три года назад. Сирень, почти отцветшая, все еще излучала головокружительный аромат, а земля уже покрылась первым плотным слоем молодой травки, и по ней приятно было пройтись босиком. Утверждают, что это восстанавливает баланс электричества в организме и успокаивает нервы. Настроение и правда улучшилось, хотя нервишки не давали покоя, посылая, вопреки всему, сигналы негасимого беспокойства – что и как будет дальше? Возвращение в Россию, ко всему родному и знакомому, или продолжение бега в неизвестность в комфортной Швейцарии? Уравнение с двумя неизвестными. Когда стемнело, Кранцев с толстым бутербродом в руке уселся на крыльцо флигеля, поставил рядом стакан с доброй порцией водки и стал вглядываться в звездное июньское небо, как будто рассчитывал там найти ответы на тревожные вопросы… Ночь выдалась прохладной, он никак не мог согреться под тонким байковым одеялом, ворочался, часто просыпался. Водка, наверно паленая, совсем не помогла и даже наградила к утру противной тупой болью в висках. Морщась, кое-как добрел до платформы Театральная, долго ждал электричку и назад ехал разбитый, полусонный в переполненном душном вагоне, зато согрелся. А мелькавшие за окном картины, несмотря ни на что, не отпускали, манили чем-то своим, исконно родным, до боли знакомым и желанным…

На станции Кунцево, в Москве, Артем сошел уже вполне собранным для последнего броска, накупил в вокзальном киоске кучу свежих газет и журналов, поймал такси и, растянувшись дома на диване с чашкой настоящего, а не растворимого кофе, погрузился в чтение, чтобы убить время наступавшего дня. Без всяких планов. Свободная российская пресса, уже со времен перестройки и гласности привыкшая заваливать читателя тоннами крикливой, противоречивой и часто ошеломляющей информации, мало изменилась с наступлением капитализма. Душераздирающие призывы, гневные разоблачения, огульные обвинения и откровенные фальшивки по-прежнему составляли суть большинства репортажей и сообщений, что в целом давало возможность выявить приметы новой жизни в России. Вот примерный список: бессовестное, повальное разграбление и распродажа национальных богатств и мощностей, неандертальская грубость и деляческий цинизм, сродни американскому, в их присвоении (кто-то удачно назвал это прихватизацией), политические убийства, бандитские разборки, вакханалия рвачества, одержимость наживой, триумф алчности, пошлости, невежества, выставление напоказ и смакование жестокости и похабщины по телевидению и в кино. Особенно удручало стремительное падение могущества и престижа страны в глазах забугорных «партнеров»: достаточно было посмотреть, как заокеанский президент панибратски, с улыбочкой, похлопывает по плечу российского «царя». В общем, «свободная» пресса оставляла гнетущее впечатление – сплошная гниль, плесень, труха. Оптимизм внушала только суперактивность россиян по части предпринимательства. Казалось, что всем и сразу захотелось поучаствовать в базарной давке, даже вчерашним честным и тихим обывателям, – авось что-то перепадет…

Начитавшись, Кранцев поехал к родителям, прощаться. Хвалил мамин борщ с пампушками, пожарские котлеты, любимый кисель из клюквы. И, едва сдерживая слезы, поглядывал как бы со стороны на своих старичков, стараясь не потерять бодрую улыбку на лице. Опять остаются одни, наедине друг с другом, со своими неизбежными болячками, крохотными пенсиями, большими заботами и маленькими радостями… Почерпнутые из прессы «знания» он, в виде невообразимой каши в голове, внес в салон самолета, вылетевшего ранним субботним утром в Женеву. «Кашу» постепенно вытеснили имена и адреса, добытые им для начала бизнеса в Москве, а по мере продвижения в небесах к пункту назначения окончательно развеяла мысль, греющая сознание: «Есть чем порадовать старика Джона, его просьба выполнена. Что дальше? Будет видно».