Хозяин был дома. Но сказать то, что он был удивлён их приездом в столь поздний час – значит ничего не сказать. Действительно, было ещё светло, поскольку на дворе стояло двадцать пятое июня, но в деревнях-то испокон веков спать ложились рано, как и рано, собственно говоря, вставали. Хоть и шёл уже девяносто седьмой год, да ведь деревенский уклад жизни как старая телега – едет медленно и с ужасным скрипом. Сгоряча Маша сунулась было сразу в калитку, но там ей навстречу из будки выскочила большая и лохматая чёрная собака и начала громко лаять. И когда Пашка тоже направился в сторону калитки, ему в объятья буквально упала насмерть перепуганная девушка. Всё было так романтично, но он-то не знал, что Маша жутко боится собак. Они бы так и стояли, обнявшись, но на шум вышел хозяин дома. Жаль, что появился он очень быстро. Маша нехотя освободилась из объятий и пошла в гости.

– Ну и что ты хочешь мне сказать? – Пашка собак не боялся, но и умиления, граничащего с психозом, как у некоторых, у него не было. Он старался держаться с ними на равных. Просто, когда ему было плохо или очень грустно, он с ними разговаривал. – Ругаться-то зачем?

«Странная женщина», – рассуждал Пашка, прогуливаясь возле дома и периодически разглядывая то фургон, то поглядывая на ярко освещённые окна в доме. «Если она хочет его купить, то нафига он ей сдался? Я ещё могу понять свой интерес, поскольку я шофёр, но она-то здесь причём?»

Меж тем на улице стемнело уже окончательно. Он забрался в кабину и, закрыв глаза, попытался заснуть. Первое правило шофёра: есть время – спи про запас. Если ты уснёшь на трассе за рулём, то никто тебе этого не простит, если жив останешься. Но сон не шёл. Так оно всегда и бывает: вроде устал как собака, только бы где-нибудь прилечь, а веки сомкнул – так ни в одном глазу. Вот они всей своей дружной ватагой едут на пруды купаться. В старой «трёшке» – «Жигулях» третьей модели – поместились все ввосьмером. У него, у Пашки, на коленях сидит Женька – тощая колченогая девчонка. Худая как слега, а тяжёлая, зараза. Обняв его за шею и прижимаясь к нему всеми выступающими частями тела, шепчет на ухо: «Я не очень тяжёлая?». Да чтоб тебя… Потом они вместе купались и загорали, а вечером возле калитки её участка они целовались, а потом… Потом был Афган. И медсестра Зина. После возвращения он больше ни с кем так и не виделся – ни с Женькой, ни с кем. Как будто и не было проведённого вместе детства. Странную особенность он потом подметил: окружающие становились друзьями именно в тот момент, когда у него появлялись деньги или кому-то что-то от него было сильно нужно. Тот же самый Портос частенько подкатывал к нему и, приобняв за плечи, говорил: «Ну что, друг ты мой верный, сделаешь?». А потом кричал: «Я тебя уволю!!!». А с женщинами он общался только после третьего стакана – как правило им хватало одной ночи. Когда же заканчивались деньги, то заканчивались и друзья, а когда заканчивалась выпивка, то и женщины пропадали тут же. Вот так он и жил все последние одиннадцать лет.

– Всё нормально, дядь Лёш, нашли мы этот фургон. Только вот темно уже, боюсь, что Паша в ночь не поедет. Да и вытащить его со двора будет проблема. Да, да, я знаю, что сама виновата, но вы же не будете его ругать? Хорошо-хорошо, я ему передам, – этот явно телефонный разговор заставил Пашку вздрогнуть и слегка напрячься. Значит, у неё есть мобильный телефон – а вот это уже интересно…

Из-за тёплого времени года окна у него в кабине были открыты, и потому он отчётливо расслышал каждое слово. В вечерней тишине все звуки в радиусе ста метров были слышны словно в двух шагах. Когда с пассажирской стороны послышалось лёгкое шуршание, Пашка был как взведённая пружина.

– Ну что, соскучился? – этот звонкий голосок за сегодняшний день если не перевернул весь его внутренний мир, то как минимум хорошенько его встряхнул. – Закрывай свою ласточку и пошли ужинать. Григорий Иванович зовёт.

– Быстро вы с ним, однако, поладили, – Пашка хотел то ли съязвить, то ли приревновать, но, похоже, Маша ничего не поняла или не захотела понять.

– Да мы с ним ещё в прошлом году договаривались, когда он приезжал к нам в Новомосковск. Просто тогда я ещё не решила покупать или не покупать.

– Ладно, пошли.

Григорий Иванович, добрая душа, предложил им свободную комнату, но Пашка отказался наотрез. Ему лучше было провести ночь скрючившись в кабине своего грузовика, чем в компании с этой странной женщиной. Григорий Иванович посмотрел на Пашку долгим и задумчивым взглядом:

– Ну, да, по молодости я тоже девушек сторонился. Если уж на то пошло, то можешь, сынок, на сеновале заночевать. Я ж не против.

Вспомнилось, как однажды они с Витькой Еремеевым помогали леснику Гаврилычу разгружать сено. Это здесь, у Григория Ивановича, был небольшой сарайчик и в нём, может, всего-то пудов тридцать-сорок. А там был просто ограменный сараище метров двадцать в длину, десять или двенадцать в ширину и метров семь-восемь в высоту, битком набитый сеном. Причём отборным, высушенным из луговой травы, и потому не то что переночевать, а просто зайти внутрь и провести там несколько минут было невозможно – от запаха начинала кружиться голова. Гаврилыч был классным дядькой. Он часто брал с собой Пашку и Витьку покататься на телеге – то куда-нибудь в лес за дровами, то за тем же самым сеном. Расстелив почти под самым потолком большое ватное одеяло вместо матраса, Пашка весьма даже неплохо устроился, сверху накрывшись стареньким пледом. Сняв верхнюю одежду и положив её под голову вместо подушки, он не успел даже как следует подумать, как уже крепко спал. Сначала снился Еремеич (он был крупнее и на целых три месяца старше него), потом откуда-то появился Олег Трусевич по кличке «Пломба» и его младшая сестра Женя. Потом нарисовалась Маринка Яснова – большая и неуклюжая. Незадолго до Пашкиного ухода в армию они с Женькой чуть было из-за него не подрались, а на прóводах они обе рыдали, повиснув у него на шее.

– Пашенька, ты тут?

С трудом вынырнув из забытья, Пашка никак не мог сообразить – это сон или не сон.

– Павлуша?

На мгновение ему показалось, что он маленький мальчик и мама зовёт его домой. Так звала его в детстве только она. Ночь была лунной и безоблачной, а под самым потолком с двух противоположных сторон были проделаны специальные вентиляционные отверстия, и потому он сумел разглядеть Машу, ощупывающую пол снизу, возле двери.

– Да здесь я! Здесь, наверху. Что тебе в комнате не спится? – спросонья он был зол на весь мир. – Ну и чего ты сюда-то припёрлась?

– Мне страшно там одной. Я боюсь, – вот теперь это точно был маленький и напуганный ребёнок.

– Ладно, устраивайся. Только, извини, я очень устал и жутко хочу спать.

Сюрреализм был полнейший, но прикрыв глаза, Пашка попытался снова заснуть. Уже сквозь полудрёму он расслышал какой-то шорох и возню. Но когда она оказалась рядом с ним и, приподняв край пледа, подобралась к нему вплотную, сон мгновенно куда-то улетучился. Боже! Она всё с себя сняла!

– Я не могу… Когда я кинул гранату, она была ещё жива… Понимаешь? Её ещё можно было спасти. Хотя… Нет, вряд ли. Но этот взгляд не даёт мне покоя до сих пор…

– Бедненький… А она красивой была? – Маша гладила его волосы, перебирая их между пальцами.

– Не знаю, – Пашка, закинув руки за голову, лежал на спине, не шевелясь и уставившись в одну точку.

Когда она прижалась к нему всем телом, дрожа от холода, он попытался отодвинуться, но дальше была стенка – холодная и шершавая.

– Ты что, боишься меня? Дурачок… Я же тебе не сделаю больно – только приятно.

– Я не могу, – и хриплым, абсолютно чужим голосом он начал рассказывать, выдавливая из себя отдельные слова.

– То есть как это – не знаешь?

– Просто она была там одна, а нас очень много… Нам было по восемнадцать-двадцать – самый пик гормонального взрыва, а ей тридцать девять. Теперь я жив, а она – нет.

– А ты попробуй попросить у неё прощения. Ну, чтобы она отпустила тебя, – Маша произнесла это с серьёзной наивностью школьницы, отвечающей у доски невыученный урок.