- Извините меня, пожалуйста, - очень вежливо отвечал господин, медленно растягивая слова, быть может, для того, чтобы дольше оставаться в комнате, - тысячу извинений... мне очень совестно... я в отчаянии от своей нескромности...
- Ну, дальше, месье, - с нетерпением прервал его кузнец. - Что вам угодно?
- Здесь живет мадемуазель Соливо, горбатая швея?
- Нет, господин, она живет выше, - отвечал Агриколь.
- Ах, месье! - начал снова раскланиваться и извиняться вежливый посетитель, - как мне совестно за мою неловкость... Я пришел к этой швее с предложением работы от одной почтенной особы...
- Теперь слишком поздно, - заметил с удивлением Агриколь, - девушка эта, верно, уже спит... Впрочем, она наша добрая знакомая, и я могу предложить вам прийти завтра...
- Итак, милостивый государь, позвольте повторить мои извинения...
- Хорошо, месье! - отвечал Агриколь, делая шаг к двери.
- Я прошу и вас... принять уверения...
- Знаете, месье, если вы будете так тянуть ваши извинения, то вам придется снова извиняться за их бесконечность... эдак и конца не будет.
При этих словах Агриколя, вызвавших улыбку на устах молодых девушек, Дагобер начал горделиво крутить свои усы...
- Экой умница-парень, - шепнул он своей жене, - тебе-то это, конечно, не в диковинку, ты привыкла!
Между тем церемонный господин вышел, наконец, из комнаты, окинув напоследок внимательным взором и сестер, и Агриколя, и Дагобера.
Через несколько минут, пока Франсуаза, разложив для себя на полу матрац, застлала чистым бельем постель для сирот и стала укладывать девушек с истинно материнской заботливостью, Агриколь с отцом поднимались в мансарду кузнеца.
В то время, когда Агриколь, освещая дорогу, проходил наверх мимо двери Горбуньи, та, скрываясь в тени, быстро шепнула ему:
- Агриколь, тебе грозит большая опасность, нам необходимо переговорить...
Хотя это было сказано так поспешно и так тихо, что Дагобер ничего не слыхал, но внезапная остановка вздрогнувшего от удивления Агриколя обратила его внимание.
- Что такое, сынок, что случилось?
- Ничего, батюшка... Я только боялся, что тебе темно.
- Будь спокоен... Сегодня у меня ноги и глаза пятнадцатилетнего сорванца.
И, не замечая озадаченного лица сына, солдат взошел в маленькую мансарду, где они должны были ночевать.
Выйдя из дома, где он искал в квартире жены Дагобера швею, вежливый господин поспешно направился в конец улицы Бриз-Миш. Он подошел к фиакру, стоявшему на маленькой площади у монастыря Сен-Мерри.
В глубине фиакра сидел закутанный в шубу Роден.
- Ну что? - спросил он.
- Обе девушки и человек с седыми усами вошли к Франсуазе Бодуэн, ответил тот. - Прежде чем постучаться, я несколько минут подслушивал у дверей; девушки ночуют сегодня в комнате Франсуазы, старик с седыми усами ляжет у кузнеца.
- Отлично! - сказал Роден.
- Я не смел настаивать сегодня на свидании с Горбуньей, чтобы поговорить о Королеве вакханок. Завтра я пойду к ней, чтобы узнать, какое впечатление на нее произвело письмо, полученное сегодня по почте, относительно молодого кузнеца.
- Непременно сходите. Теперь отправляйтесь от моего имени к духовнику Франсуазы Бодуэн. Хотя уже поздно, но скажите ему, что я жду его на улице Милье Дез-Урсэн, чтобы он тотчас туда явился, не теряя времени... проводите его сами. Если меня еще не будет, подождите. Предупредите его, что речь идет о вещах необыкновенно важных.
- Все будет исполнено в точности, - ответил вежливый господин, низко кланяясь Родену, фиакр которого быстро отъехал.
5. АГРИКОЛЬ И ГОРБУНЬЯ
Через час после описанных нами событий глубокая тишина царила на улице Бриз-Миш.
Мерцающий огонек, проходивший сквозь рамы стеклянной двери из комнаты Горбуньи, указывал, что она еще не спит. Ее несчастная конура, лишенная воздуха и света даже днем, освещалась только через дверь, выходившую в полутемный узкий коридор, проделанный под самой крышей.
Жалкая кровать, стол, старый чемодан и стул так заполняли холодную каморку, что два человека не могли бы в ней поместиться, если только один из них не садился на кровать.
Роскошный цветок, подарок Агриколя, бережно поставленный в стакан с водой на заваленном бельем столе, распространял свое сладкое благоухание и развертывал пышные лепестки среди убогой комнатки с сырыми, грязными стенами, слабо освещенной тоненькой свечкой.
Швея сидела на кровати. Лицо ее было встревожено, глаза полны слез. Одной рукой опираясь на изголовье, девушка внимательно прислушивалась, повернув голову к дверям: она с мучительным беспокойством напрягала слух, надеясь с минуты на минуту услышать шаги Агриколя.
Сердце швеи усиленно билось... Глубокое волнение вызвало даже румянец на ее вечно бледном лице. По временам девушка бросала испуганный взгляд на письмо, сжатое в руке; это письмо, прибывшее с вечерней почтой, было положено привратником-красильщиком на ее стол, пока она присутствовала при свидании Дагобера с семьей.
Через некоторое время девушке послышался шум отворявшейся соседней двери.
- Наконец-то он! - воскликнула Горбунья.
Действительно, Агриколь вошел.
- Я ждал, пока заснет отец, - сказал шепотом кузнец. Он, по-видимому, скорее испытывал любопытство, чем тревогу. - Ну, что случилось, милая Горбунья? Как ты взволнована! Ты плачешь... В чем дело? О какой опасности хотела ты со мной поговорить?
- На... читай! - отвечала дрожащим голосом швея, поспешно протягивая ему распечатанное письмо.
Агриколь подошел к огню и прочитал следующее:
"Особа, не имеющая возможности себя назвать, но знающая, с каким братским участием вы относитесь к Агриколю Бодуэну, предупреждает вас, что завтра, по всей вероятности, этот честный молодой рабочий будет арестован..."
- Я?! - воскликнул Агриколь, с удивлением смотря на молодую девушку. Что это значит?
- Читай дальше, - взволнованно промолвила швея, ломая руки.
Агриколь продолжал, не веря своим глазам:
"Его песня "Освобожденные труженики" признана преступной; множество экземпляров ее было найдено в бумагах тайного общества, руководители которого арестованы вследствие открытия заговора на улице Прувер".
