Мы старались поменьше обсуждать находки между собой, слишком угнетала нас близость к чему-то столь древнему и чуждому. Возможно, именно эти открытия оказали воздействие на дальнейшие события. Именно леденящий душу страх, в конце концов, свёл с ума Шульца и Хансена в самом начале полярной ночи. И он же поколебал здравомыслие и рассудок остальных настолько, что мы стали восприимчивы к древней магии Севера. Увлечённые работой, подавленные столь неожиданными, шокирующими открытиями, мы не заметили вовремя странного состояния наших товарищей. Они всё чаще держались особняком, время от времени скрываясь среди каменных кубов древнего города, или бродили по берегу будто бы в поисках чего-то. Бодрствовали больше обычного, ложась спать позже остальных, а то и вовсе не смыкая глаз. И вдруг однажды словно сошли с ума.
Это случилось в ночь «пурпурно-алой Авроры», так мы назвали редкое небесное явление, при котором вспышки на ночных небесах не бледные, почти бесцветные, и не зеленовато-голубые, как им и полагается быть, а красно-пурпурного оттенка, переходящего в алый. Местные утверждали, что изредка такое случается, и тогда зов Полярной звезды особенно слышен. Нет, в ту ночь никто из нас, кроме двух несчастных, не услышал этого призыва, но все до единого, кто не повредился рассудком, испытали сильную, иссушающую душу тревогу. Мы будто почувствовали, как на нас надвигается нечто страшное, чего никто из ныне живущих на земле никогда не видел.
Безумие Хансена и Шульца было подобно какому-то жутковатому спектаклю, отчасти напоминающему тот шаманский транс, в который впадают саамы на своих камланиях. Они бессвязно вскрикивали, принимая странные, несвойственные человеку, позы. Бились в судорожных припадках, вырывались, если мы пытались урезонить их, и, надо отметить, что силы их будто удесятерились, так, что одного человека не могли удержать и пятеро. Мы всё же скрутили их, приложив неимоверные усилия, но к тому моменту эти жалкие безумцы успели сокрушить две наших радиостанции, основную и запасную, отрезав нас от базы, лишив связи с большой землёй. Это событие лишь добавило уныния и смятения в настрой команды. Человек становится жалок и мал, теряя связь с соплеменниками, утрачивая иллюзии безопасности этого мира. Никто не придёт, не спасёт, не поможет… Господи, никто даже не знает, с чем придётся иметь дело жалкому человечеству, если то древнее, сокрытое в глубинах Северного Ледовитого океана, вырвется на поверхность.
Шульц и Хансен так и не пришли в себя, хотя мы надеялись на просветление их рассудка, которое случается у саамов, охваченных мерячением. Если им удаётся пережить дни арктической истерии, они выходят из транса, сбрасывают с разума покров безумия, не сохраняя память о произошедшем. Возможно, с нашими товарищами это тоже случилось бы, если судьба была к ним благосклонней. Но через день после вынужденного пленения им каким-то образом удалось освободиться от связывающих их пут, и оба бесследно исчезли. Полагаю, они замёрзли насмерть, следуя за зовом Полярной звезды на север, по сковывающим океан льдам, тем более ушли они налегке, не взяв с собой не только сани с провизией, но и тёплую одежду. Их уход из лагеря окончательно подорвал наш дух.
Чем глубже мы погружались в полярную ночь, тем тягостнее были наши мысли, а сны ‒ кошмарнее. Каменные барельефы, нанесённые на стены древних сооружений, оживали в наших спящих разумах, рождая картины давно ушедших эпох существования планеты. Нет, мы не хозяева этого мира, никогда ими не были и вряд ли когда-либо станем. Пока существует нечто Древнее, недоступное пониманию кого-либо из живущих на этом свете. До меня постепенно стал доходить смысл тех слов, что показались сначала бессвязным бредом. Фраз, что выкрикивали наши обезумевшие товарищи, вырываясь из рук и содрогаясь в судорогах. «Они одолели их… Тех, что властвовал повсюду на земле… Они сокрушили Древних во мрак… Заняли их место…» Древние барельефы не могут рассказать всего, слишком мало их осталось на поверхности. Но даже по ним становится ясно: раса Древних пала под натиском тех, кто ещё безжалостнее и опаснее не знающих жалости древних богов. Чего же нам ждать благоприятного исхода? О каком величии говорить? Мы жалки! Малы и жалки на этой земле. Мы ‒ всего лишь… пища тех, кто канул в небытие…
Надежды на спасение таяли с каждым новым днём. Погода оставляла желать лучшего, посылая то ледяные ветра, поднимающие густую позёмку, то метели, в круговерти которых каждому из нас чудилось всякое: нелепые бочкообразные фигуры, увенчанные пятиугольной плоской головой, тянущие к нам свои руки-щупальца или нечто бесформенное, лживое и потому невероятно опасное, ползущее из мрака, окутавшего остатки древнего города. Нам стало не до сбора материала, не до наших важных изысканий. Единственное, чего все мы желали ‒ убраться поскорее восвояси с этого островка и постараться забыть всё, что нам тут открылось. Хотя, возможно ли вообще когда-нибудь такое забыть?
Минуло около двух месяцев с ухода Шульца и Хансена и того момента, как мы перестали выходить на связь с базой. Наши надежды на спасение таяли с каждой бушующей метелью, с каждой пляской Aurora borealis в тёмных небесах. Отчаяние и страх сломили все преграды в наших головах, сделали нас восприимчивее к зову. Или же близость города Древних усилила призыв, идущий из холодных глубин космоса? В ясные ночи, глядя на сияющую надо мной Полярную звезду, я задаюсь множеством вопросов. Почему она неизменно светит над нами? Случайно ли это? Не оттуда ли прибыли в этот мир когда-то Древние Старцы? Не потому ли до сих пор звучит этот зов, что в нём сокрыто то, что было доступно лишь их пониманию, а мы ‒ лишь жалкие букашки, что стремятся за ним так же бездумно, как мотыльки на пламя свечи?
Я продержался дольше всех и в итоге остался совсем один на этом небольшом камне среди льдов и снегов. И я уже не надеюсь на спасение. Его нет и не будет! Ни для меня, ни для кого-либо ещё из живущих на этой земле, если то зловещее, что обитает в руинах города, когда-нибудь найдёт способ вырваться на поверхность. Я держусь из последних сил, не желая уподобляться тем безумцам, что неделю назад вдруг стали похожи на кукол, которых за невидимые нити дёргал кукловод. Обезумев все разом, они ходили вокруг лагеря, иногда воздевая руки в небеса, к пляшущим пурпурно-красным сполохам, раскачивались, потом замирали, будто бы окаменев на час, а то и более. Я не выдержал и малодушно скрылся в палатке, делал записи в тетрадь, а с улицы доносились иногда бессвязные выкрики моих товарищей, утративших контроль над собой. Нет, я не надеялся привести членов группы в чувство. Одному мне не под силу было справиться с толпой безумцев, не стоило и думать о таком. Я писал так долго, пока у меня не стали слипаться глаза. Тогда я позволил себе остановиться и передохнуть. И когда я, после короткого, полного тревог и страхов сна, вышел из палатки наружу, моему взору представилось ужасающее зрелище.
Ветер стих, разогнав на небе все тучи и открыв великолепный вид на звёзды. Они холодно и равнодушно взирали вниз, на удручающую картину случившейся внезапно трагедии. Весь снег вокруг палатки был истоптан в порыве неистовой пляски, одежда моих товарищей валялась повсюду: они сбрасывали её, беснуясь от чужеродного пения, идущего от одной-единственной звезды. А потом все до единого ушли в непроглядную полярную ночь. Ушли навсегда, повинуясь зову. Я позволил себе пройти немного по их следам, но, достигнув каменных кубов, в ужасе оставил эту затею. Над моей головой снова вспыхнуло сияние, бледно-зелёный небесный огонь змеился по ночному небу, подсвечивая алые пятна крови на снегу и следы волочения, исчезающие прямо среди каменных сооружений древнего города. Остатки самообладания покинули меня, и я бежал прочь.
Я не хочу следовать зову Полярной звезды. Есть в этом что-то мерзкое и противоестественное человеческой природе. Именно поэтому я залил уши воском подобно легендарному герою, не желающему поддаваться обманчивому пению сладкоголосых сирен. Возможно, мне удастся в одиночестве продержаться до прибытия помощи, не услышав переливчатые безумные звуки, взывающие из глубин космоса и эхом вторящие из океанской бездны: «Текеле-ли, текеле-ли!»
