Там же, с. 152 (выделено мною. — А.Я.)

Ю.М. Лотман. Карамзин, с. 593.

Ю.С. Пивоваров. Цит. соч., с. 29.

Отечественная история, 1999, № з, с. 8.

либеральной доктрину, откровенно направленную на защиту са­мовластья, на уничтожение любых конституционно-правовых гаран­тий и оправдание крестьянского рабства — с какой бы «внутренней свободой» доктрина эта ни преподносилась?

Но и помимо того есть ведь и еще одно важное обстоятельство, которое почему-то приглушено во всех этих аргументах. Читатель уже видел, как человек европейского просвещения мгновенно пре­вращался в человека просвещения московитского, едва принимал­ся он воспитывать «внутреннюю свободу» в своих мужиках. И куда, спрашивается, подевалась «модель независимого человека», едва зашла в его Записке речь об освобождении крестьян? С искренним пафосом и замечательной изобретательностью старался-то все-та- ки Карамзин убедить царя в необходимости отказать христианам и соотечественникам именно в независимости.

И добро бы ограничивалось все воспитательной поркой мужи­ков. Но ведь точно то же самое происходило с «человеком европей­ского просвещения», когда он без малейшего колебания переносил свою модель управления крепостным хозяйством на управление са­модержавным государством. И тут ведь считал он господские пове­ления «святыми», любые их ограничения святотатством, а протесты «кликуш», вроде Сперанского, рассматривал как бунт, полагая, что заслуживают они эшафота.

Глава третья

Метаморфоза Карамзина _{<{ н СТИТ}у Ц _ИЯ

страха» Впрочем,одно ограничение самовластья Карамзин признавал. Только опять же ничего общего с европейским просвещением оно не име­ло. Я говорю об ограничении страхом. Именно страх представлялся ему вернейшим средством «ограничить самовластье, не ослабив спасительной царской власти».⁹⁴ Ибо «кто знает человеческое сердце, не усомнится в истине сказанного Макиавелли, что страх гораздо действительнее... всех иных побуждений для смертных» ⁹⁵

Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 48.

Там же, с. 101.

Больше того, под пером Карамзина страх вырастает в универсаль­ный инструмент управления.

Подумайте, спрашивает он, «сколько агнцев обратилось бы в тигров, если бы не было страха?»⁹⁶ И вообще «одно из важнейших государственных зол нашего времени есть бесстрашие. Везде гра­бят, а кто наказан?»⁹⁷ Карамзин даже называет страх «спаситель­ном». Причем, фигурирует это определение в Записке, по-моему, лишь дважды, один раз в применении к самодержавию, а другой — именно к страху. «Спасительный страх должен иметь ветви: где де­сять за одного боятся, там десять смотрят за одним»⁹⁸Нет слов, странно звучит это упорное прославление страха в устах человека, искренне возмущавшегося Павлом, «ежедневно вымыш­лявшим способы устрашать людей». Но разве это единственное про­тиворечие в его Записке? Ну вот, авторитетно заверяет он императо­ра, что «тиран может иногда безопасно господствовать после тирана, но после государя мудрого — никогда!»⁹⁹ Но откуда же тогда взялся Павел после «блестящего — по его же словам — царствования Екате­рины»?¹⁰⁰ Той самой мудрой государыни, которая, по мнению Карам­зина, «очистила самодержавие от примесов тиранства»?¹⁰¹

Ясно, что все эти противоречия вытекают из одного источни­ка: задача, которую поставил перед собою Карамзин, не имеет решения. Самодержавие есть диктатура, а диктатура беременна тиранией: отделить одно от другого невозможно. И как же после этого не согласиться с А.А. Корниловым, когда он говорит: «если бы Карамзин пережил царствование Николая, он должен был бы признать, что опыт осуществления его системы сделан, и вместе должен был убедиться, что такая задача являлась несомненной химерой».¹⁰²

Там же.

Там же.

Там же, с. юг.

Там же, с. 49.

Там же, с. 62.

Там же, с. 41.

А.А. Корнилов. Цит. соч., с. 193.

Впрочем, пусть читатель судит сам. Вот что рекомендует Карам­зин подданным:

«Кто верит Провидению да видит в злом самодержце бич гнева небес­ного!.. Снесем его, как бурю, землетрясение, язву»}^03, А вот что рекомендует он самодержцу:

«Правила, мысли народные лучше всех бренных форм удержат будущих государей в пределах законной власти; чем? Страхом возбудить все­общую ненависть в случае противоположной системы управления».¹⁰* Удивимся ли, узнав, что М.Н. Покровский назвал государственное устройство, рекомендованное Карамзиным, «своеобразной консти­туцией, основанной на взаимном страхе государя и подданных»?¹⁰⁵ Понятно и почему назвал его химерой А.А. Корнилов.

Ну, прежде всего, «буря, землетрясение, язва» (имеются в виду эпидемии) от людей не зависят, но формы правления-то, как свиде­тельствует история, зависят. Зачем же, скажите, самим приглашать на свою голову несчастье? А что касается «всеобщей ненависти» к тирану в грядущих поколениях, то где она, спрашивается, если и в 2003 году в опросах общественного мнения в связи с пятидеся­тилетием со дня смерти Сталина, большинство опрошенных в совре­менной России все еще было убеждено, что роль его в русской исто­рии скорее положительная? Да ладно бы Сталина, ведь Б.Н. Миро­нов и до сих пор уверен, что «Иван Грозный не случайно вошел в народную память как народный царь»!¹⁰⁶

»

Глава третья

^{Мегам0рф03акарам3ина} Ошибка Пайпса дажеконсер-

ватор Ричард Пайпс, в принципе симпатизи­рующий консерватору Карамзину, вынужден признать, что «его по­зитивные предложения были практически бесполезны».¹⁰⁷ А когда речь заходит об отношении Карамзина к крепостному праву, Пайпс даже неожиданно срывается с академического тона и говорит — со-

Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 46.

юз

Там же. с. 49.

ИР, вып1,с.57.

Б.Н. Миронов. Цит. соч., т. 2, с. 127.

Richard Pipes. Op. cit, p. 84.

всем в духе декабристов, — что «оно обличает полное отсутствие со­циальной совести».[17]

У американского историка, однако, есть и своё представление о происхождении карамзинского консервативного национализма в эпоху наполеоновских войн. «Монархия колебалась: привычка была сильна и, что еще более важно, приемлемой замены для ста­рой западнической стратегии у неё не было. Именно в эту критичес­кую минуту... и вступило в игру дворянство, снабдив монархию сво­ей собственной национальной идеологией вместо дискредитиро­ванного Просвещения»[18]Не знаю, согласятся ли с таким объяснением «восстановители баланса», но мне формулировка Пайпса представляется неверной. И дело не только в том, что карамзинская «конституция страха» ров­но ничего общего не имела с традиционными дворянскими проек­тами реформы государственной власти. Ни один из выдающихся консервативных реформаторов, ни М.М. Щербатов, ниА.Р. Ворон­цов, ни Н.С. Мордвинов, ни тем более М.М. Сперанский не предла­гали ничего даже отдаленно напоминавшего консервативный наци­онализм Карамзина и его апологию самодержавия. Напротив, все они исходили из екатерининского представления о России как о державе европейской и все предлагали ограничить самовластье. Ограничить, то есть, по- европейски — конкурирующими института­ми, а не по-московитски — страхом.На самом деле все эти консервативные проекты были своего рода отражением того старинного раскола между просвещенным дворянством и темной массой Собакевичей, который проследили мы здесь от самого его начала, от раскола в Вольном Экономичес­ком Обществе в 1765 году. И все они оказались перечеркнуты напо­леоновским гегемонизмом, кардинальным образом изменившим не только геополитическую ситуацию в Европе, но и расстановку сил в российском истеблишменте. Настало время не столько кон­серватизма, как думает Пайпс, сколько консервативного национа­лизма. И суть его была вовсе не в дворянском характере, а в прин­ципиальном отказе большинства российской элиты от ограничений