Может ли быть сомнение, что «предательский Хасавюрт» был в устах Лужкова лишь псевдонимом этого Московского договора и предателем был для него Ельцин? И что на самом деле бросил он открытый вызов не только курсу на мир с Чечней, но и чести России, воплощенной в подписи ее президента? И что прав был пресс-секретарь Ельцина Дмитрий Якушкин, когда сказал, что «кое-кто хочет использовать взрывы домов, чтобы захватить власть»? Тем более, что, выступая 17 сентября в Бауманском институте, Лужков прямо заявил, что Ельцину «пора уже задуматься о вечном»?
Ревизия Московского Договора с Чечней не осталась, впрочем, единственным вызовом Лужкова «преемственности курса». Столь же яростно атаковал он и «Большой» российско-украинский Договор: «Мы теряем Севастополь, Крым, опору на Черном море и толкаем Украину в НАТО». Добавьте к этому его выступление на учредительном съезде созданного им движения «Отечество» 19 сентября, в котором он обвинил во всех бедах России «агрессивное вторжение западных моделей экономики», — и трудно избавиться от ощущения: перед нами черновик сценария, полностью опровергающего «преемственность курса», которой так дорожил Ельцин. Сценария, включающего войну с Чечней, затем с Украиной и «холодную войну» с Западом.
Другое дело, что — обычная ирония истории — набрасывал Лужков этот сценарий вовсе, как выяснилось, не для себя, ему-то суждено было уйти в политическое небытие осмеянным, обесславленным. Человек, для которого набрасывал он будущий антиельцинский, ан-тиевропейский сценарий российской политики, пока что оставался в глубокой тени. Путин, правда, как-то слишком быстро продвигался по служебной лестнице-уже через девять месяцев после назначения директором ФСБ Ельцин сделал его секретарем Совета безопасности, курирующим все силовые структуры, — но в поле зрения публики он еще не попал. Там фигурировали Лужков и Примаков как наиболее вероятные кандидаты в президенты после Ельцина.
Вот тогда-то впервые поняла Россия решающую роль телевидения как оружия массового поражения. Звучит парадоксально, но дорогу Путину на публичной арене, практически устранив с нее обоих вероятных соперников, проложил профессиональный телекиллер Сергей Доренко, имевший, правда, в своем распоряжении центральный канал страны (ОРТ), Оба не выдержали издевательского телевизионного расстрела, после которого Лужков выглядел в глазах публики «вором-наперсточником», а Примаков дряхлым старцем, неспособным передвигаться пешком из-за своих «механических тазобедренных суставов». Достаточно сослаться на обзоры общественного мнения, согласно которым начальный президентский рейтинг Лужкова в октябре 96-го был 5 %, в октябре 98-го, когда он откровенно рванулся к власти, достиг пика (17 %), а в конце октября 99-го, после публичных издевательств Доренко, вернулся к начальным безнадежным 5 %.
Путин выходит из тени
Даже такой чуткий наблюдатель российской политики, как Чубайс, не уловил вовремя фатальность этого телевизионного избиения. Когда 9 августа Ельцин неожиданно уволил Степашина, назначив и. о. премьера Путина, интуиция изменила Анатолию Борисовичу: в будущее Путина он не поверил. (Во всяком случае, упрекая в этой смене Волошина, предсказывал он совсем другой ее исход. Вот что он говорил, как сообщала пресса: «Вы просто гробите страну. У вас есть реальный кандидат в президенты, абсолютно вменяемый, представитель нового поколения. Вы просто приведете к власти Примакова с Лужковым. Это я вам гарантирую на 100 %»). И правда, не смотрелся маленький невзрачный подполковник рядом с представительным молодым генералом, которому царская воля внезапно перебила ноги.
Удивительно, но, как свидетельствует опрос общественного мнения, публика согласилась с ненавистным ей Чубайсом. Опрошенные не одобрили увольнение Степашина. Даже в большей степени не одобрили, чем увольнение Примакова (82 %!) Я не знаю, какие были у Степашина враги, не давшие ему проработать и сто дней. Знаю лишь, что он твердо стоял за переговоры с Масхадовым и деятельно готовил его саммит с Ельциным. Отсюда вроде бы следует, что враги действительно были-с обеих сторон. В Москве эта была «партия войны», сложившаяся среди силовиков, не простивших Масхадову «преступного Хасавюрта». Она, эта партия собственно, и говорила голосом Лужкова. Летописец реванша точно выразил ее позицию: «В 1996 году Кремль обеспечил победу чеченцам в проигранной ими войне», а в 99-м «в Чечне не с кем вести переговоры, с бандитами не переговариваются». В Грозном врагами были «ястребы» во главе с Басаевым, считавшие Масхадова «чеченским Дон Кихотом» и уверенные, что русские понимают только язык силы и переговоры бесполезны.
Казалось бы, Ельцин, который подписал в 97-м московский Договор с Масхадовым, обещавший — помните? — «НАВСЕГДА отказаться от применения и угрозы применения силы при решении любых спорных вопросов», должен был поддержать позицию Степашина, как тот и надеялся. Но Путин неожиданно перевел разговор в свою излюбленную геополитическую плоскость. Вот такой он предложил аргумент: «Некоторые реакционные круги мусульманских стран стремятся использовать Чечню в качестве легкоуправляемой мятежной зоны для того, чтобы решить свои геополитические задачи на территории России, создать новое государство от Каспия до Черного моря с целью завладеть минеральными ресурсами этого региона».
На Ельцина, небольшого знатока геополитики, такая конспирологическая риторика в духе Дугина, особенно из уст секретаря Совета безопасности, курировавшего Службу внешней разведки, должна была произвести большое впечатление. Кто их знает, «эти реакционные круги мусульманских стран»? А вдруг они и впрямь планируют расчленение России? Возможно, поэтому он и предпочел эту полную непонятных угроз абракадабру простецкой позиции Степашина, твердившего, что, если мы хотим сохранить мир в Чечне и «преемственность курса», надо помочь Масхадову справиться со своими «ястребами», помочь, если понадобится, даже силой. Конечно, это всего лишь догадка, основанная отчасти на личном опыте: очень уважал Ельцин ученых людей, говоривших замысловатым языком.
Так или иначе, после того, как, басаевские «ястребы» вторглись в Дагестан (и в составе вторгшихся банд оказались — опять-таки согласно докладу путинского СБ — арабы, турки и даже негры), Ельцин позволил Путину использовать лужковскую пугалку «дома взрываются из-за Хасавюрта» как предлог для развязывания новой войны. Позволил даже 23 сентября, когда Масхадов запретил своим противоздушным силам открыть огонь по российским самолетам, наносившим ракетно-бомбовые удары по грозненскому аэропорту, — отчаянный жест в надежде, что в последнюю минуту Ельцин вспомнит о своей подписи под московским Договором. Даже 25 сентября, когда президент Ингушетии Руслан Аушев напомнил Ельцину, что он все еще президент.
И ведь, правда: не было еще поздно, Путин был совершенно неизвестен публике. Как показал первый же опрос после его назначения, 24 % опрошенных предсказывали ему не больше трех месяцев в кресле премьера, 28 %-полгода, его рейтинг был 1 (один!)%, Дума утвердила его большинством лишь в семь голосов.
Одного росчерка президентского пера хватило бы. чтобы переиграть игру, отстоять «преемственность курса», предотвратить войну — и с ней первый акт лужковского сценария. Иными словами, не позволить России снова впасть в евразийскую ловушку. Но царь уперся. А царская душа, как мы уже говорили, — потемки.
Контрнарратив
Все, что рассказано выше, связано лишь с одной версией того, как начинался Путин. Есть, однако, и другая версия, своего рода, контрнарратив, куда более популярный Особенно среди иностранных авторов, пишущих о Путине. Он связан с тем, что с легкой руки Евгения Киселева принято называть мафиозной кличкой «семья» (вместо общепринятого «команда») Ельцина, и в нем даже не упоминается, например, «телерасстрел», или, если хотите, «телеубийство» Лужкова и Примакова на ОРТ, практически устранившее, как мы уже говорили, с дороги Путина к власти обоих главных его конкурентов. Зато сосредоточен этот контрнарратив на панике, охватившей «семью» в связи с образованием блока между «Всей Россией» Примакова и лужковским «Отечеством» (с непроизносимым названием «Отечество — Вся Россия», сокращенно ОВР), блока, который невозможно было бы, по мнению «семьи», остановить без второй чеченской войны.
