быть лишь одним способом: улучшением быта казенных, т.е. при­надлежащих не помещикам, а казне, крепостных — с тем, чтобы это улучшение послужило хорошим примером и для помещиков.

Само собою разумеется, что комитет горячо одобрил мысль Сперанского, дававшую ему возможность попросту ничего по пово­ду крестьянского рабства не делать, по сути подменив вопрос о по­мещичьих крестьянах вопросом о крестьянах казенных. Конечно, и утех жизнь была не сахар, они полностью зависели от произвола коррумпированной местной полиции, которая тоже над ними «не- истовствала». Но все-таки «продавать в розницу семьи, похищать невинность и развращать крестьянских жен» на казенных землях было не принято.

А.А. Кизеветтер заметил, что «постановка, приданная этому во­просу в комитете 6 декабря, оказала решающее влияние на все дальнейшее его движение в течение этого царствования».57 Суть этой «постановки», как видим, была такая. Помещиков в их вла­дельческих правах не трогать, ни в чем не стеснять, не создавать даже впечатления, что правительство намерено их в чем бы то ни было стеснить. Причинутакого скандального бесплодия комитета 6 декабря указывает нам все тот же честный Линкольн. «Ясно, — пи­шет он, — что поскольку самые источники существования сановни­ков, назначенных Николаем в этот комитет, были прямо связаны с крепостнической экономикой, сама мысль о её отмене была от­вергнута»58

Были эти сановники бюрократами? Без сомнения. Но можно ли себе представить, чтобы в качестве зависимых от власти чи­новников, осмелились они так откровенно, чтобы не сказать из­девательски, нарушить прямое указание императора заняться судьбою именно помещичьих крестьян? Очевидно же, что могли они себе позволить такой афронт, лишь осознавая себя предста­вителями могущественного сословия, от которого зависел сам император и против воли которого он пойти не посмеет. Я не го­ворю уже, что и сами члены комитета, как слышали мы от Лин­кольна, были помещиками-крепостниками и попросту защищали

Там же, с. 188.

Bruce Lincoln. Op. cit., p. 188.

«процесса против рабства»

свои сословные интересы. Вот вам и «трансформация в бюрокра­тическую монархию».

Глава четвертая

«Процесс против рабства» КруШвНИв «ПрОЦеССЭ

против рабства » Еще более

ярко продемонстрировал полную зависи­мость императора от своего дворянства третий секретный комитет 1839 года, где докладчиком по крестьянскому вопросу был П.Д. Ки­селев. Перед ним стояла поистине головоломная задача. Хотя бы потому, что предыдущий секретный комитет 1835 года высказался в том смысле, что окончательным решением крестьянского вопроса было бы именно безземельное освобождение крестьян. Эту идею Киселеву предстояло раз и навсегда похоронить. С другой стороны, он, конечно, понимал с кем имеет дело. Ни большинство комитета, ни император отдать крестьянам помещичью землю не согласились бы ни при каких обстоятельствах. Поэтому смысл его проекта состо­ял в том, чтобы дать крестьянам землю, не отнимая её у помещиков.

Безземельное освобождение крестьян неприемлемо потому, — рассуждал Киселев, — что породит сельский пролетариат и с ним ре­волюцию. Но неприемлемо и отнять у помещиков часть земли в пользу крестьян. Прежде всего потому, что это «поколебало бы священный институт частной собственности и ослабило дворянство, важнейшую нравственную силу государства». (Киселев, как видим, умел и поль­стить, когда нужно было). Неприемлемо также и потому, что крестья­нин-собственник мог бы претендовать на участие в управлении госу­дарством и таким образом «силою необузданного большинства нис­проверг бы равновесие в частях государственного организма».59 А поскольку неприемлемо ни то, ни другое, нужно выбрать средний путь. Рассуждение, согласитесь, достойное раннего Сперанского.

Средний путь Киселева состоял в следующем: а) крестьянину предоставляется личная свобода; б) земля остается в собственнос­ти дворянства; в) помещики обязуются законом выделить в пользо­вание крестьянам часть своей земли, за которую крестьяне обяза-

59 ИР, вып. з. с. 215.

ны платить; г) крестьянин не может бросить свой надел, но и поме­щик не может согнать его с земли.

Как видим, проект был составлен хитро. В итоге крестьянин ста­новился свободным, хотя и «обязанным», но обязательства налага­лись и на «важнейшую нравственную силу государства». И именно для того, чтобы «нравственная сила» знала свое место и не смела под каким-нибудь предлогом уклониться от своих обязательств, Ки­селев и предложил, по словам В.О. Ключевского, «обязательный за­кон и земельный надел крестьян с определением повинностей по правилам, установленным законодательным путем, а не по добро­вольному соглашению помещика с крестьянами».60Само собою разумеется, что важнее всего для Киселева была крестьянская свобода, пусть и купленная единственно возможной в той ситуации ценою прикрепления к земле. Комитет, однако, ус­лышал в его проекте нечто совсем другое: государство со своей бю­рократией намеревалось обязать не одних крестьян, но и помещи­ков. Иначе говоря, увидел в нем комитет покушение на свои сослов­ные привилегии. И, естественно, взбунтовался. Правительственная бюрократия не смеет обязывать дворянство к чему бы то ни было — таков был смысл этого бунта.Но и Киселев не вчера на свет родился. Прежде, чем предста­вить свой проект комитету, он представил его императору и заранее заручился высочайшей поддержкой. То был, казалось, первый — и последний — случай, когда Николай решился пойти против своего дворянства. Киселев был окрылен: опираясь на волю самодержца, он был уверен в победе.

Никто не знает, что произошло между свиданием императора с Киселевым и моментом, когда барон Корф, занявший в 1834 году пост, который занимал при Александре Сперанский, и возглавив­ший оппозицию Киселеву в комитете, вдруг объявил, что государь на самом деле не имеет ни малейшего намерения принуждать своё дворянство к принятию предложенного проекта. Что бы ни произо­шло, однако, понятно, что Николай в последнюю минуту сдался. Дворянство снова победило. Новый проект закона об «обязанных крестьянах» поручено было писать Корфу.

60 В.О. Ключевский. Цит. соч., т. 5, с. 376.

Чтобы дать читателю представление о том, что за человек был Мо­дест Андреевич Корф, которого Николай предпочел Киселеву, нет да­же нужды подробно цитировать убийственный отзыв Герцена о его книге «Восшествие на престол императора Николая /», достаточно одной фразы: «выражение изумительной бездарности и отвратитель­ного раболепия».61 Впрочем, довольно было бы и одного эпизода из истории секретных комитетов, причем, что особенно важно, расска­занного без малейшего стеснения самим Корфом. Вот его рассказ.

После одного из заседаний кто-то из членов комитета пожало­вался ему: «В том-то и беда наша, что коснуться одной части [кресть­янского вопроса] считают невозможным, не потрясая целого, а кос­нуться целого отказываются, поскольку, дескать, опасно тронуть 25 миллионов народу. Как же из этого выйти?» Вот что ответил Корф: «Очень просто — не трогать ни части, ни целого; так мы, может быть, долее проживем».62

Вот такому человеку поручил в конечном счете Николай довес­ти до ума свой «процесс против рабства». Понятно, что должно бы­ло из этого получиться: именно то, чего опасался Киселев. Осу­ществление закона об «обязанных крестьянах» поручено было ис­ключительно доброй воле крепостников. Кто-то из членов комитета заметил государю, что едва ли станут помещики по своей воле за­ключать с крестьянами договоры и что без обязательного для них закона всё дело, пожалуй, опять окажется фикцией. Николай отве­тил — и ответ его соперничает в анналах русской истории разве что с репликой^Корфа:

«Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никог­да не решусь, как не решусь и приказать помещикам заключать дого­воры с крестьянами».63 Зависимость Николая от дворянства была в этом эпизоде проде­монстрирована с потрясающей откровенностью. А если у кого-ни­будь еще оставались по этому поводу сомнения, то спустя пять лет, когда император принимал депутацию смоленского дворянства, они