Она приветствовала проходящих мимо гвардейцев, размахивая своим кепи, старалась запомнить только что возникшие стихотворные строки:

Трубный звук раздается в таинственном мраке.

Много товарищей пойдут туда вместе со мною.

Чу! Чьи-то тяжелые шаги.

Это идет человечество будущего; с ним пойду и я.

И заторопилась назад. К счастью, переклички еще не было, старик Луи Моро, рядом с которым она шла сюда с Монмартра, успокоил ее:

— Не тревожьтесь, мадемуазель Мишель: выступать будем не раньше чем через час. Дайте-ка мне ваше ружьецо. Э, да оно совсем старенькое, охотничье! А у меня в запасе есть карабинчик «Ремингтон», который, как мне кажется, придется вам и по руке и по душе. Возьмите!

— Значит, у вас два?! — удивилась Луиза. — Где же вы раздобыли?

— А уж это мой стариковский секрет, мадемуазель! — хитро посмеялся Моро. — Садитесь-ка вот сюда, на бордюрный камешек, отдохнем перед походом.

Луиза присела рядом с ним.

— Что слышно о Марселе и Лионе, мадемуазель Мишель? — спросил Моро, доставая трубочку. — Держатся там коммунары?

— О, мосье Моро, вы задаете тяжелый вопрос! Коммуна Лиона продержалась три дня, до двадцать пятого. В Тулузе и Крезо наших разгромили двадцать седьмого. Но Марсель еще держится…

Загремевшие барабаны и запевшие горны не дали им договорить.

— Ба-та-ль-оны-ы-ы! Стройся!

Гвардейцы вскакивали, разбирали ружья и карабины. Блестела в лунном свете сталь штыков. Смолкли разговоры, шутки и смех, слышался лишь стук прикладов о землю и топот годильот[14].

61-й батальон влился в колонну, двинувшуюся под командой Эда на юг, а легион Флуранса направили к форту Мон-Валерьен, занятый версальцами еще двадцать первого марта.

Один за другим покидали батальоны Марсово поле. Громкое пение «Марсельезы» будило Париж, хлопали форточки и окна, из подъездов выбегали мальчишки и женщины.

Батальон Луизы остановили у форта Исси, и, хотя многих удивила задержка, никто не роптал, — видимо, остановка вызвана необходимостью. Остаток ночи Луиза и ее товарищи провели в иезуитском монастыре, расположенном рядом с фортом. Монахи покинули монастырь в страхе перед надвигающимися боями.

На рассвете Луиза обошла форт. Зубчатые стены и башни выглядели словно иллюстрации к старинной сказке, в розовом свете занимающегося дня они были просто великолепны, даже брешь, пробитая снарядом, не портила, а как бы даже украшала их. По истертым каменным ступеням Луиза поднялась на одну из башен, — часовые бодрствовали, наблюдая за опушкой зеленевшего невдалеке Медонского леса. Один из них пояснил Луизе, что часть леса вырубили еще при первой, прусской, осаде, чтобы затруднить наступление врага.

— Беда, мадемуазель, снарядов у нас маловато! — вздохнул часовой.

Вернувшись с восходом солнца в монастырь, Луиза выпила из жестяной манерки свою порцию кофе и съела сухарь — завтрак коммунаров.

Вскоре они получили приказ закрепиться в местечке Кламар неподалеку от леса, — вокзал Кламара непрерывно обстреливался версальцами из орудий и митральез. Незадолго до получения приказа в форт прибыла делегация женщин с простреленным пулями красным знаменем, они хранили его со дня подписания перемирия.

Вместе с другими женщинами в Исси пришла давняя подруга Луизы Викторина Эд, ее привело сюда не только чувство патриотизма, но и тревога за брата, возглавлявшего легион. Передав знамя батальону, почти все женщины остались в лазарете форта.

Кламар — верстах в трех от форта, батальон прибыл туда в начале дня. Пригород оказался почти безлюден, во многих местах полыхали пожары, вызванные зажигательными снарядами, зарево Луиза видела и ночью. Часть батальона под командованием Луизы направили на оборону вокзала, — ему здорово доставалось от пушек врага. Луиза расположила людей у окон и пробитых снарядами брешей: отсюда хорошо просматривалось пространство между городком и лесом. Гвардейцы вели себя спокойно, но один толстенький человечек, вступивший в Национальную гвардию, как выяснилось, лишь для того, чтобы порисоваться перед молоденькой женой, трусил безбожно, вздрагивал и бледнел при каждом разрыве. Так противно было видеть его дрожащие руки и губы, что Луиза решила избавиться от него. На вырванном из записной книжки листке написала Эмилю Эду, с которым была хорошо знакома.

«Милый Эд! Не можете ли вы отправить этого дурака в Париж? Тут он только наводит мне панику… Будьте добры, уберите его. Л. Мишель».

Ночью молодой торговец с большими голубыми глазами, похожий на деревенскую девушку, принялся уверять Луизу, что им следует сдать Кламар, поднять над крышей вокзала белый флаг, — в таком случае им сохранят жизнь.

— Вы изменник и трус! — безжалостно бросила ему Луиза. — Да вы знаете, как они пытают и мучают федератов, попавших в плен?!

— Это тех, кого берут с оружием в руках! — упорствовал трус. — Возьмите для флага мою рубашку!

— Негодяй! — взорвалась Луиза. — Посмейте сделать что-либо за моей спиной — и я пристрелю вас как собачонку! Или взорву вокзал вместе с собой и вами!

Выхватив из единственного в здании фонаря горящую свечу, она направилась к помещению, где хранились запасы пороха и картечи для митральез.

— Сейчас же отправляйтесь к орудию, ваше место там!

В ужасе оглядываясь на нее, молодой человек побежал к двери. Луиза наблюдала через окно, как он, согнувшись, пробирался к митральезе, чтобы укрыться за её железным щитом. Однако утром, пройдя по батарее, Луиза его не обнаружила.

— Он, наверно, есть дезертир, — сказал Луизе Томми, единственный в батальоне негр, блестя в улыбке белыми, крупными зубами. — Сейчас он держится за мамин подол! А вы, мадемуазель Мишель, — смелый друг!

Позднее Луиза то и дело убеждалась, что самыми отважными солдатами Коммуны являлись рабочие, недаром же Монмартрский округ дал более двадцати тысяч гвардейцев, в то время как аристократический шестнадцатый округ — в сорок раз меньше.

Наблюдая своих товарищей, Луиза не раз вспоминала етатью «Солдаты идеи», где Андре Лео писала: «Когда пробегаешь список наших убитых и раненых, жгучая боль сжимает сердце. Возле имени каждого стоит обозначение его профессии: Никола Шатлен, сапожник, четверо детей; Марсэ, кузнец; Луи Даниель, каменотес, двое детей; Луи Эно, столяр, четверо детей; Ютт, чернорабочий, и так далее. Сражается главным образом рабочий. Солдат нынешней революции — народ».

За два месяца боев Луиза и сама не однажды проявляла храбрость и бесстрашие, вела себя так, словно была заговорена от пуль, от осколков, от картечи. И началось вто там же, в Кламаре.

…В тот день версальские батареи вели по Кламару сильный огонь и под его прикрытием бросили на развалины и баррикады городка два отборных полка. Федераты не смогли устоять и отошли под защиту пушек форта Исси. Окруженная пламенем разрывов, Луиза вынесла из боя раненого старика Моро, хотя он умолял оставить его:

— Я стар, мадемуазель Мишель, и лине не страшны ни смерть, пи пытки. А вы молодая, вам — жить!

— Помолчите, Моро! Я не могу бросить вас на растерзание!

Да, она сражалась наравне с мужчинами, несла караулы и спала в ночь по два-три часа, бинтовала раны, сидела возле умирающих, хоронила мертвых. Именно здесь ее впервые назвали «Красной девой Монмартра».

Больше месяца батальоны Монмартра удерживали форт Исси, и лишь девятого мая версальцам удалось выбить его защитников. Поредевший 61-й батальон отступил к форту Ванв, по которому версальские орудия били прямой наводкой с плато Шатийон.

В Ванв Луиза узнала о трагедии, разыгравшейся на Шатийоие в начале апреля. Батальоны Дюваля были окружены на плато полками жандармов. После отчаянных попыток пробиться к фортам, Дюваль, желая спасти жизнь оставшимся гвардейцам, вступил в переговоры с жандармским полковником и, получив заверение, что всем пленным — а их было около двух тысяч — будет сохранена жизнь, приказал подчиненным сдать оружие. И когда федераты сложили шаспо и сабли, все они до одного были застрелены, заколоты штыками. Дюваля и командира отряда добровольцев, сражавшегося вместе с ним, обезоружив, отогнали в сторону, — сквозь строй палачей они наблюдали смерть товарищей. Дюваль поседел за этот час. Скоро по приказу генерала Винуа и их расстреляли.