Теофиль сказал:

— Боюсь, Луиза, до полной победы далеко. Говорят, что Бисмарк согласен вернуть Версалю взятых в плен под Седаном и в Меце. Вероятно, он вернет их вооруженными, а это четверть миллиона штыков! Ему так же хочется задушить парижскую революцию, как Тьеру и Фавру!

— Ой, какой же вы пессимист, Тео! — со смехом упрекнула Луиза. — Да что они смогут сделать, если Париж свободен, если на днях мы изберем Коммуну и она станет единственной властью в городе?!

Ферре с сомнением покачал головой:

— Не хотел бы я быть пророком, Луиза, но думаю, что нас ждет не одна смертельная схватка!

Луиза собралась возразить Теофилю с обычной своей горячностью, но тут к ним подошел Клемансо, мэр Монмартра.

— Наконец-то я поймал вас, мадемуазель Мишель! — воскликнул он, пожимая ей руку. — Неотложное дело!

— Слушаю, мосье Клемансо! Я готова выполнить все, что от меня потребует революция.

— Дело вот в чем, мадемуазель Мишель. Тысячи беспризорных детей бродят по Парижу, голодают и ночуют где придется. У многих отцы либо погибли, либо в плену. Мэрия округа решила позаботиться о несчастных. Так кому же, как не вам, руководить этим делом?!

— Я предпочла бы сражаться с оружием в руках, мосье Клемансо!

— Но дети — сражение за будущее Франции! Вы не имеете права отказываться!

— Я повинуюсь, гражданин Клемансо! Но оружие остается со мной!

В дни, предшествовавшие выборам в Коммуну, хозяином Парижа был Центральный комитет Национальной гвардии, куда вошли представители почти всех округов Парижа, выборные от двухсот тридцати пяти батальонов, лишь представители буржуазных округов не пожелали работать в нем.

Луиза хорошо знала многих избранных и верила в их неподкупность и честность, в их готовность отдать жизнь за будущую Коммуну. В одну из встреч с Ферре она сказала ему:

— Вы знаете, Тео, у меня ощущение, что я только что родилась, что лишь теперь началась настоящая жизнь.

И снова Теофиль саркастически усмехнулся:

— Вы не представляете себе, как подл и двуличен мир. Если у вас есть время, пойдемте сейчас со мной. Согласны?

— Конечно, Тео!

Ферре повел Луизу к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар. Они спустились с Монмартра и у церкви увидели огромную толпу. За ограду никого не пускали, в воротах несли караул вооруженные гвардейцы 159-го батальона. Командовал батальоном знакомый Ферре, будущий делегат и комиссар Коммуны Ле Муссю. Увидев Ферре, он разрешил ему и Луизе войти и присутствовать при раскопках, которые его батальон вел во дворе церкви.

Следом за Ферре Луиза прошла за церковную ограду.

Отставив шаспо, во дворе орудовали заступами национальные гвардейцы. По краям выкопанной ими длинной ямы лежали трупы — пять женских и один детский, судя по сохранившимся волосам — девочки. А у стены церкви под охраной гвардейцев стояли понурившись четыре священника.

— Я арестовал этих попов, — пояснил Ле Муссю, — и приказал им присутствовать при эксгумации! Пусть полюбуются на дела своих рук, подлые святоши! Если бы не мои гвардейцы, толпа растерзала бы их!

Ле Муссю рассказал Луизе и Ферре, что сегодня в подвалах монастыря Пикпюс, в предместье Сент-Антуан, занявшие его гвардейцы обнаружили трех женщин — оказывается, их держали в заточении под монастырем девять лет! Если к ним вернутся разум и память, они смогут многое открыть.

— Зачем вы меня привели сюда, Теофиль? — с горечью спросила Луиза.

— А затем, мадемуазель, чтобы вы увидели, — сколько у будущей Коммуны скрытых врагов. О, недаром Гюстав Марото писал в своей «Горе»: «Мы знаем, отчего красен каблук папской туфли!» И как тут не вспомнить летучую фразу о «бесстыдно-простом господстве меча и рясы!» Так что, дорогая Луиза, нас ждет серьезная борьба! В Версале Тьер и Винуа с благословения Бисмарка и Вильгельма формируют новую армию… Вот такие новости, мадемуазель…

Ле Муссю приказал запереть священников в подвале церкви.

— Будем всенародно судить их по законам Коммуны, — сказал он. — И пусть кто-нибудь посмеет сказать, что мы не правы!

Да, Луиза, наверно, все не так просто, как это недавно представлялось тебе. Около тридцати буржуазных газет, которые Центральный комитет почему-то не решается прикрыть, поливают комитет грязью и клеветой, и значительная часть Парижа, дрожащая за свою собственность, верит им. От буржуа и бывших сановников трудно ожидать, чтобы они приняли Коммуну.

В ту ночь она спала беспокойно, слова Теофиля не могли не посеять тревоги. На следующее утро кроме «своих», республиканских газет купила пачку буржуазных и прочитала очередной циркуляр Тьера:

«Президент Совета министров, глава исполнительной власти — префектам, начальникам дивизий, старшим председателям судов, генеральным прокурорам, архиепископам и епископам.

Правительство в полном составе собралось в Версале, Национальное собрание находится там же… Власти, как гражданские, так и военные, обязаны исполнять распоряжения лишь находящегося в Версале законного правительства, иначе они будут рассматриваться как мятежники…»

Да, Теофиль, как всегда, прав: гражданской войны не избежать. Береги ружье, Луиза, оно еще понадобится тебе!

Выборы в Коммуну состоялись в воскресенье двадцать шестого марта. Результаты стали известны через два дня, — такого праздника Париж не видел еще никогда. Среди множества людей, заполнивших Гревскую площадь перед Ратушей, были, конечно, и Луиза, и Мари, и Андре Лео, и Аня Жаклар.

О, с какой гордостью наблюдали они за мерной поступью гвардейских батальонов, вступавших на площадь под грохот барабанов и радостный гром оркестров! Впереди — знамена, увенчанные фригийскими колпаками, на дулах ружей развеваются красные ленты. Гревская площадь приветствует бойцов восторженными криками.

У центрального входа в Ратушу ночью возвели широкий помост, украсили его весенними цветами и флагами, в центре — белый бюст Республики с красным шарфом через плечо. В четыре часа пополудни на помосте появились члены Коммуны, среди них — Ферре и Риге.

— Вот видишь, Луизетта, Большие Гавроши встали у кормила власти! — заметила Мари, размахивая букетом ранних цветов. Сотни букетов летели на помост, куда под гром оркестров один за другим поднимались члены Коммуны.

Но вот смолкли залпы салюта, и на край помоста вышел Габриель Ранвье с листом бумаги в руке.

— Именем народа — да здравствует Коммуна! — торжественно объявил он, поднимая бумагу над головой. — Граждане свободного Парижа! Разрешите огласить имена избранных вами делегатов!

Oн громко произносил имена коммунаров, и каждое из них встречалось грохотом аплодисментов:

— Варлен, Бланки, Флуранс, Лефрансе, Делеклюз, Ферре, Верморель, Тейс, Пиа, Журд, Риго, Курбе, Гарибальди, Груссе, Валлес…

Торжественно стояли на помосте члены Коммуны, и, когда называлось очередное имя, названный делал шаг вперед и приветствовал народ поднятыми словно для клятвы руками.

Да, то был день ликования, и Луиза жалела, что мать не видит праздничной церемонии: Марианна осталась с беспризорными детьми, которых Луиза успела подобрать на улицах и разместить в классах своей пустующей школы.

Поздно вечером, вернувшись домой, Луиза рассказала матери все, чему была свидетельницей, и прочитала ей очерк Жюля Валлеса в экстренном выпуске «Крика народа».

Валлес описал события на Гревской площади так ярко, что Луизе ничего не хотелось к его словам добавлять.

«Какой день!

Это нежное и ясное солнце, золотящее жерла пушек, аромат букетов, трепет знамен, рокот этой революции, которая движется, величавая и прекрасная, как голубая река, этот трепет, эти отблески, этот гром медных труб, этот отсвет бронзы, этот пламень надежд, это сияние славы — есть от чего проникнуться гордостью и радостью победоносной армии республиканцев.

О великий Париж!

…Что бы ни случилось, даже если мы снова будем повержены и погибнем завтра, — наше поколение утешено. Мы вознаграждены за двадцать лет поражений и страданий.