Читателю в России, еще не забывшему споры 1920-х о том быть или не быть НЭПу, нет нужды объяснять, с кем на самом деле спорили здесь шестидесятники, писавшие об эпохе ЕС. Аналогия ведь и впрямь жуткая. ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЛАСЬ БУКВАЛЬНО НА НАШИХ ГЛАЗАХ. Опричнина была равносильна ликвидации НЭПа. Так же, как сталинская коллективизация, она покончила с крестьянской свободой. И собственностью. Да, покончила она и с независимостью боярской Думы, но это было лишь последствием гибели крестьянской свободы, как, если хотите, разгром «правой оппозиции» в ЦК ВКПб был последствием коллективизации. Как писал шестидесятник С.М.Каштанов, «опричнина была, конечно, в большей степени АНТИКРЕСТЬЯНСКОЙ, чем антибоярской политикой». Вот так и произошел настоящий тектонический сдвиг в истории русской государственности.
Конкретная плоть событий отличалась, конечно. В XVI веке суть спора, которому предстояло решить судьбу России, сводилась, как мы видели, к простому вопросу: кому достанется земля распадающихся общин -- помещикам-барщинникам или "лутчим людям" русского крестьянства, объединенным в новую аллодиальную общину. Но в перспективе спор этот не отличался от того, что расколол большевистскую партию в конце 1920-х. И в XVI и в XX веке шел спор об одном и том же, о том станет ли русское крестьянство сильным и независимым сословием, как произошло это в североевропейских странах, соседствующих с Россией, или будет порабощено – на столетия. О САМОМ СУЩЕСТВОВАНИИ В РОССИИ СВОБОДНОГО КРЕСТЬЯНСТВА шел этот спор. Потому, надо полагать, и сказал мне известный немецкий политолог Рихард Лоуэнтал, прочитав в рукописи американское издание этой книги, что Сталин - это Иван Грозный плюс немножко электрификации.
РЕФОРМА
А теперь немного о том, как управлялась русская земля до крупнейшей реформы 1550-х прогрессивного правительства Алексея Адашева, пришедшего к власти после народных волнений в конце 1540-х – при поддержке юного перепуганного царя. Управлялась она просто, чтоб не сказать примитивно: в уезды (области) направлялись временные наместники (в просторечии «кормленщики»). Присылались они из Москвы, чтобы обеспечивать порядок, судить и собирать налоги при помощи своей частной администрации. холопов, которых возили с собою из уезда в уезд. Свой «корм» добывали они сами (облагая население специальным административным налогом). Правительство им ничего не платило.
Знатнейшие семьи жестоко конкурировали между собою за «кормления». Что понятно: попав в богатый уезд наместник мог сделать состояние за год. Не столько за счет лимитированных сверху «кормов», сколько за счет злоупотребления властью. Гражданские дела в уезде выигрывал, естественно, тот, кто давал ему большую мзду. Самые бессовестные вели себя и вовсе непристойно. Подбрасывали, например, труп во двор крестьянина побогаче и разоряли его судебными издержками. Несколько сфабрикованных дел давали больше дохода, чем весь «корм».
Само собой крестьяне не молчали. Едва наместники «съезжали с кормления» сопровождали их в Москву тучи жалобщиков. Московские суды были завалены исками. Еще во времена Ивана III правительство старалось как-то обуздать «кормленщиков». Статья 12 Судебника 1497 года требовала обязательного участия в суде «добрых черных крестьян-целовальников», т.е. понятых, целовавших крест для исполнения административных обязанностей
.Но помогало это, видимо, мало. Во всяком случае, если верить летописи, «многие грады и волости пусты учинили наместники. Из многих лет презрев страх Божий и государские уставы и много злокозненных дел на них учинили. Не быша им пастыри и учители, но сотвориша им гонители и разорители».
Имея в виду, что большие лендлорды, церковь и бояре, налогов не платили, помещики тем более, а другую половину страны «пусты учинили» кормленщики, получался удивительный парадокс: Москва переживала экономический подъем, люди богатели, а казна нищала. Все соглашались: что-то нужно было с этим делать. Но что?
Возможностей было две. Первая напрашивалась сама собой. Можно было заменить любительскую администрацию кормленщиков постоянным воеводским правлением, усилив тем самым «вертикаль власть» (в надежде, что воеводы окажутся менее склонными к стяжанию, чем кормленщики). Вторая возможность сильно разочаровала бы историков всех школ консенсуса. Состояла она в том, чтобы логически развить традицию Ивана III, превратив крестьян-целовальников из присяжных в наместничьих судах в полноправных судей. Более того, в «земские», т.е. выборные правительства, поручив им все управление уездами, включая сбор государственных налогов.
Тут, согласитесь решающий тест на определение природы московской государственности эпохи ЕС, выбор, по сути, между Азией и Европой, между вертикалью власти и выборами на местах. Не может быть сомнения, что самодержавное правительство выбрало бы контроль центра над уездами. Что выбрало правительство Адашева читатель, я думаю, понял – второе: выборы. Уже в Пинежской грамоте от 25 февраля 1552 года царь соглашается на устранение наместника от суда и указывает «избирать из их же волостных крестьян лутчих людей», «излюбленных голов», которым и надлежит «во всех делах земских управы чинить по нашему Судебнику».
А в сентябрьском указе 1556 года «кормления» и вовсе отменяются: царь «наместником своим двинским судити и кормов и всяких доходов имати...не велел. а за наместничи ... доходы велел есми их [крестьян] пооброчити, давати им в нашу казну на Москве диаку нашему Путиле Нечаеву с сохи по 20 рублев да пошлин по два алтына с рубля». В этой формуле, которая, видимо, была стандартной нет, на первый взгляд, ничего особенного. Но лишь до тех пор, пока не сравним мы ее с размерами «корма», который уезд платил до реформы и который составлял 1 рубль 26 денег с сохи! Даже вместе с пошлинами налог был меньше двух рублей.
Речь, выходит, не о том, что правительство даровало уездам самоуправление. Оно ПРОДАВАЛО его им. Причем, за цену в десять (!) раз большую, чем до реформы. Казалось бы, такое драконовское усиление налогового пресса должно было вызвать в уездах если не бунт, то хоть взрыв возмущения. Вызвало вздох облегчения. Люди готовы были платить за избавление от произвола. У Н.Е.Носова более материалистическая интерпретация столь неожиданной реакции населения: «Двинское крестьянство ОТКУПИЛОСЬ от феодального государства, получив за это широкую судебно-административную автономию. Это была дорогая цена. Но что значил «наместничий откуп» для двинских богатеев, когда одни Кологривовы могли при желании взять на откуп весь Двинский уезд? Зато какие это сулило им выгоды в развитии их наконец-то освобожденной от корыстной опеки кормленщиков торговой и промышленной деятельности, а главное не только в эксплуатации всех северных богатств, но и двинской бедноты. И разве это не был шаг (и серьезный шаг в сторону развития на Двине буржуазных отношении»?.
Но не из одних же богатеев состояло, помилуйте, двинское общество. И едва ли можно было ожидать в нем празднования по поводу «развития буржуазных отношений». Скорее уж радовались крестьяне реформе потому, что впервые давала она им возможность «судиться меж собою» и распределять налоги «меж собя... по животам и по промыслам».Вот доказательство в пользу моей интерпретации. Почти столетие спустя, на Земском соборе 1642 года, когда царь Михаил спрашивал, следует ли воевать с турками за Азов, представители Рязани, Тулы, Коломны, Мещеры, Алексина, Серпухова, Калуги и Ярославля, отвечали, что отдавать Азов не след, но прежде, чем воевать, надо бы вспомнить, что «разорены мы, пуще турских и татарских басурманов от неправд и неправедных воеводских судов».
И самое интересное, вспомнили, что «при прежних государях посадские люди судились меж собою. Воевод в городах не было, воеводы посыланы были в украинские (т.е. окраинные) города для бережения от тех же турских, крымских и ногайских татар». Все перепутала бедная народная память: не было такого «при прежних государях», чтобы судились посадские люди «меж собою», было – лишь в краткий миг при одной из реформ эпохи ЕС. Но глубоко, как видим, запало это в благодарную память народа, преобразовавшись в ней в такую мощную легенду, что даже кровавая опричнина ее не заглушила (нас не должно удивлять отсутствие среди жалобщиков крестьянских голосов: в 1640-е крестьяне в России давно уже были «мертвы в законе» и в Земских соборах не участвовали).
