СОПОСТАВИМ СТРАНИЦЫ
Из фундаментальных «ножниц» между теорией и историей вытекает у Пайпса такая массированная серия фактических противоречий, что бедные мои студенты стонали, спрашивая в отчаянии: да перечитывал ли свой текст автор прежде, чем отдать его в печать? (И тем более, добавлю от себя, в перевод на русский?) Вот лишь несколько примеров. (Я, впрочем, цитирую оригинал – первое американское издание 1974 года).
На странице 86 читаем: «Распространение царского домена на всю страну вполне сопоставимо с революцией сверху. И сопротивлениебылоСООТВЕТСТВУЮЩИМ». Мы уже знаем, кто сопротивлялся: «ведущие семьи страны», гордая аристократия. «сознательно отделявшая себя от парвеню из служилого класса». Как было сломать это сопротивление без кровавой революции? А на странице 172: «Русское государство формировалось, НЕ ВСТРЕЧАЯ СОПРОТИВЛЕНИЯ со стороны укорененных земельных интересов -- абсолютно фундаментальный факт его исторической эволюции».
На странице 85 узнаем, что «государство и общество были вовлечены в непрерывный конфликт», связанный с ликвидацией частной собственности на землю, а еще через 87 страниц, что «на протяжении трех столетий, отделяющих царствование Ивана III от царствования Екатерины II, русский эквивалент аристократической элиты владел землей лишь по милости государства».
Но как же, помилуйте, примирить отсутствие «укорененных земельных интересов» с «непрерывной борьбой» за их искоренение? Как согласовать сильное вотчинное боярство, о котором сам автор говорит, что Дума «в XIV, XV и в первой половине XVI века была... отчетливо аристократической» (49), с «землевладением по милости государства»? Как в стране, где даже идеи государства не существовало, могло оно быть вовлечено в то же самое время в многовековую смертельную борьбу с элитой страны? Почему «патримониальное» государство, столько лет конспирировавшее против частной собственности, принялось вдруг разрушать результаты своей многовековой конспирации? Вполне законные, согласитесь, вопросы. Ни на один из них не смог я своим студентам ответить.
Как, вероятно, заметил читатель, моя роль в критике «России при старом режиме» минимальна. Автор сам без посторонней помощи разрушил свою «патримониальную» теорию, проглатывая ее, - пользуясь его собственным выражением, -- кусок за куском.
ЛОГИКА ПАЙПСА
Спора нет, не было ему нужды следовать логике Тойнби или Виттфогеля, или А.Н. Сахарова. Но собственной-то логике следовать был он обязан. И, как это ни странно - после стольких несообразностей и противоречий самому себе -- некая логика в его работе и впрямь присутствует. К сожалению, однако, это логика все той же биполярной модели, которую Пайпс столь решительно отмел в своем теоретическом введении.
Одобрительно цитируя знаменитого французского мыслителя XVI века Жана Бодена, о котором речь у нас еще впереди, Пайпс по сути признал, что заимствовал свою модель России как «патримониальной монархии» у него. Боден, правда, называл ее иначе. Вот что писал он за четыре столетия до Пайпса: отличительная характеристика СЕНЬОРИАЛЬНОЙ монархии в том, что «принц становится господином над вещами и личностью своих подданных, управляя ими как глава семьи своими рабами... В Европе есть лишь два таких режима, один в Турции, другой в Московии, хотя они очень распространены в Азии и в Африке. В Западной Европе народы не потерпели бы такого правительства». (50)
Так вот же она перед нами, та самая черно-белая версия политической вселенной, которую мы уже слышали от А.Л.Шапиро в советской дискуссии.. Логика ее элементарна: если русская государственность отличалась от европейского абсолютизма, то была она... чем? Конечно, восточным деспотизмом. Виттфогель сказал бы «гидравлического полумаргинального подтипа». Пайпс говорит «патримониального типа». Названия разнятся, но суть остается. Список деспотических черт тот же. Суверенная власть государства над всем национальным богатством страны. Отсутствие реальных политических альтернатив («не видно путей, какими население Московии могло бы изменить систему, даже если б оно этого пожелало»). Или в одной фразе: политическая система, не способная к трансформации, не говоря уже о саморазвитии.
И если, несмотря на это, российская политическая система, в отличие от своих предполагаемых эллинистических или восточно-деспотических прародителей, все-таки развивалась (не может Пайпс как профессиональный историк России отрицать очевидное), то объясняется это тем... чем бы вы думали, читатель? «Из всех режимов эллинистического и восточно-деспотического типа Россия была ближе всех к Западной Европе». (51) Нет, это уже не Виттфогель. И не Тойнби. Это Пайпс. Неприкосновенный, так сказать, запас - на случай, когда не работают теоретические аргументы - у них в загашнике один и тот же. В последнем счете теория у «дспотистов» неизменно капитулирует перед географией. Перефразируя известное выражение маркиза де Кюстина, можно сказать, что «вотчинное государство Ричарда Пайпса есть деспотизм, умеряемый географией».
Так с чем же остались мы после второй (после советских историков) попытки получить хоть какое-то непротиворечивое представление о природе и происхождении русской государственности – опираясь на этот раз на идеи корифеев западной историографии? Честно говоря, всё с тем же ощущением, с каким остались в конце предыдущей главы. С ощущением, то есть, что всё по-прежнему зыбко, неясно и неустойчиво в области философии русской истории. Вся и разница в том, что обзор советской попытки создать универсальную теорию русской государственности оставил нас с абсурдным мифом о «русском абсолютизме», а обзор западной...
Как все дороги вели когда-то в Рим, все западные теоретические интерпретации русской истории, которые мы рассмотрели, неотвратимо вели к столь же абсурдному «азиатскому деспотизму». И стало быть, к той самой биполярной модели, которая, как мог уже, я думаю, убедиться читатель, делали объяснение русского исторического процесса невозможным.
В итоге что ж, ни советские историки, ни корифеи западной руссистики не помогли нам ответить на загадку Тредголда. Еще хуже, что и те и другие оставили после себя эпигонов, которые окончательно запутали дело. О них и поговорим.
ЭПИГОНЫ
В том-то и дело, что бесплодность западных дискуссий очень серьезно отличалась по своим последствиям от никчемности дискуссии советской. Едва ли кого-нибудь заботит сегодня «соотношение феодального и буржуазного в политике русского абсолютизма», которое так отчаянно волновало советских историков. И «высказывания» на этот счет Ленина выглядят в наши дни скорее курьёзом – даже для авторов ТОМА VIII. А вот проблемы азиатского происхождения русской государственности, поставленные Виттфогелем и Пайпсом, по-прежнему в центре историографических дискуссий их сегодняшних эпигонов. Более того, они в значительной – я бы сказал опасной – степени влияют на взгляды политиков, пытающихся выработать стратегии Запада в отношении постсоветской России.
Тон теперешних дискуссий задал тот же Пайпс. По его мнению, «немедленная задача России состоит в строительстве нации-государства». И потому «национализм, который Запад оставил далеко позади, трактуя его как доктрину реакционную, тем не менее прогрессивен на той исторической ступени, на которой находится сегодня Россия». (52) Увы, не предвидел Пайпс сегодняшнюю националистическую реакцию в Америке и в Европе, (феномен Трампа, Орбана и Сальвини).
Расшифровывает для нас эту странную сентенцию современный эксперт младшего поколения, известный британский историк Джеффри Хоскинг. Он замечает: «Царская Россия была по сути азиатской империей, которая управлялась космополитической аристократией, собиравшей дань с подвластных ей народов». (53)
Отсюда вытекает, что «гигантские усилия, потраченные на строительство империи воспрепятствовали попытке создать русскую нацию. Для традиционных азиатских империй это было бы несущественно, проблема, однако, была в том, что (именно эта азиатская империя), Россия, пыталась стать еще и европейской державой». (54) Как видим, азиатский характер русской государственности даже не обсуждается, он попросту постулируется – как неоспоримое наследство западных дискуссий 1960-1970х.
