Я не могу, конечно, знать, что сказал бы по этому поводу Виттфогель в сегодняшних условиях убийственной континентальной политкорректности. Но думаю почему-то, что он со своей воинствующей наукой не стал бы искать убежища в туманных формулах «культурной цивилизации». И уж, конечно, не прибег бы, как Хантингтон, к еще более примитивному обходному маневру, положив по сути в основу цивилизации конфессию. (22) Скорей всего он и сегодня сказал бы то, что сказал в 1957 г. У нас, впрочем, будет еще повод об этом поговорить (Одно из приложений к этой книге так и называется «Сколько на земле цивилизаций?»).
ЧЕГО НЕ ПОНЯЛ ВИТТФОГЕЛЬ
Для него было почему-то принципиально важно, что именно монголы, а не византийцы оказались прародителями «русского деспотизма». Он писал: «Влияние Византии на Киевскую Русь было велико, но оно было в основном культурным. Как китайское влияние на Японию, оно не изменило серьезно положение с властью, классами и собственностью... Одно лишь татарское из всех восточных влияний было решающим как в разрушении недеспотической Киевской Руси, так и в основании деспотического государства в Московской и пост-Московской России». (22)
Хотя Виттфогель и не смог, как мы видели, доказать свой тезис, он в принципе вполне легитимен. Во всяком случае ничего оскорбительного я в нем не вижу. Евразийцы так и вовсе этим гордились. Тем не менее западных его критиков возмущало почему-то именно это. Во всяком случае иные из них категорически настаивали, что формировался «русский деспотизм» именно под византийским, а вовсе не под монгольским влиянием. Виттфогель и сам чувствовал их раздражение.
И вот как он на него отвечал: «Допустим, политические институты царской России не только напоминали византийские, но действительно из них произошли. И что же из этого следует? Если бы Византийская империя была многоцентровым обществом средневекового западного типа, тогда это и впрямь было бы существенно -- хотя и странно, поскольку царская Россия (как все согласны) была, в отличие от Запада, обществом одноцентровым. Но если Византийская империя была лишь вариантом восточного деспотизма (как вытекает из сравнительного институционального анализа) то что мы выигрываем, предложив в качестве модели для Московии Византию? Мы лишь заменяем в этом случае уродливую татарскую картину более привлекательным в культурном смысле восточно-деспотическим прародителем». (23)
Такова была его вторая поправка к первоначальной теории. Виттфогель искренне недоумевал. Ему казалось прозрачно ясным, что от замены татарского бешмета византийской парчой ровно ничего в природе «русского деспотизма» не менялось. Чего он так никогда и не понял, это что он и его критики просто говорили на разных языках. Им и в голову не приходило оспаривать суть дела. Просто они представляли другую, непонятную бывшему марксисту школу «цивилизационного» направления. Не прозаическая, но зато базисная «гидравлика», а надстроечная «культура» лежала в основе их теорий. Короче, не понял Виттфогель, что присутствовал при первых залпах великой войны «цивилизационных» школ, войны, в которой материалистическому «базису» суждено было потерпеть решающее поражение. Жестче всех, естественно, критиковал его сам патриарх «культурно-религиозной» школы Альфред Тойнби.
«ВИЗАНТИЙСКАЯ РОССИЯ»
«На протяжении почти тысячелетия, - писал Тойнби, - русские... были членами не западной, но византийской цивилизации... Намеренно и с полным сознанием заимствуя византийское наследство... русские переняли и традиционную византийскую вражду к Западу; и это определило отношение России к Западу не только до революции 1917 г., но и после нее... В этой долгой и мрачной борьбе за сохранение своей независимости русские искали спасения в политическом институте, который был проклятием средневекового византийского мира. Чувствуя, что их единственный шанс выжить заключался в беспощадной концентрации политической власти, они выработали для себя русскую версию византийского тоталитарного государства... Дважды получило это московское политическое здание новый фасад - сначала при Петре Великом, затем при Ленине - но сущность его осталась неизменной, и сегодняшний Советский Союз, как и великое княжество Московское в XIV веке, воспроизводит все рельефные черты Восточно-Римской империи... Под серпом и молотом, как под крестом, Россия все та же Святая Русь, и Москва все тот же Третий Рим». (24)
Вроде бы всё это не так уже сильно отличается от восточного деспотизма Виттфогеля. За исключением того, что виттфогелевские монголы здесь табу, о них и речи нет, словно бы и не было их в русской истории. О гидравлике тем более. И вообще «тоталитаризм» означает для Тойнби вовсе не то, что для Виттфогеля. Вот как понимает его Тойнби: «Борьба между церковью и государством закончилась тем, что церковь оказалась практически одним из департаментов средневекового византийского государства; и, низведя церковь до такого положения, государство сделалось тоталитарным». (25) Вот и вся премудрость.
Ни в какое сравнение не идет она с классическим. и детальным, как мы увидим, описанием деспотизма у Виттфогеля. Вот почему так важно различие «языков», на которых говорят историки. Меняет оно, если хотите, все, историки практически НЕ ПОНИМАЮТ друг друга. Тойнби, как видим, просто не понимал «языка» Виттфогеля и тем более А.Н.Сахарова, Пайпс, как мы еще увидим, не понимал «языка» всех троих. Поэтому именно семантической в своем роде проблемой и придется нам заняться в первую очередь, как только закончим мы с этой, похоже, бесконечной главой о «деспотистах». Но вернемся еще на минуту к Тойнби.
Он предлагает нам замечательно интересный, но, к сожалению, не имеющий отношения к делу рассказ о счастливой неудаче Карла Великого, не сумевшего воссоздать Западную Римскую империю, и о фатальном успехе Льва Сирийца, преуспевшего в воссоздании Восточной; об эпохальном расколе между западным и восточным христианством, который был, оказывается, лишь материальным воплощением тысячелетней вражды между римлянами и греками, и о тому подобных увлекательных сюжетах.
Чем, однако, ближе к делу попытка объяснить политический процесс в России вековой неприязнью Афин к Риму, нежели попытка Виттфогеля вывести его из монгольского нашествия как переносчика гидравлической «заразы», мы из критики Тойнби так и не узнаем. И оттого выглядит его теория ничуть не менее фантастической. И уязвимой. Вот лишь один пример.
«В Византийском... государстве, - пишет Тойнби, - церковь может быть христианской или марксистской, но коль скоро является она орудием секулярного государства, оно остается тоталитарным». (26) Ну, прежде всего далеко не каждый согласится, что марксистская церковь в СССР была «орудием секулярного государства». Многие, пожалуй, возразят, что как раз наоборот, секулярное государство оказалось там орудием марксистской церкви. Во всяком случае советские диссиденты ратовали, как известно, не столько за отделение церкви от государства, сколько за отделение государства от церкви.
Я не говорю уже о действительно серьезных возражениях. О том, например, что «церковное» истолкование тоталитаризма оставляет совершенно необъяснимым, каким, собственно, образом, несмотря на всю лютую римско-афинскую контроверзу, оказалась почему-то церковь в досамодержавной России СИЛЬНЕЕ государства. И не только в XIV веке, когда, согласно теории византийского тоталитаризма, следовало ей стать «департаментом секулярного государства», но и полтора столетия спустя, когда оказалась достаточно сильной, чтобы сорвать православную Реформацию, нанеся смертельный удар стратегии Ивана III. До такой степени несообразно это с реальностью московской истории, что именно для заполнения столь загадочной прорехи во времени и придумали, как помнит читатель, Виттфогель и Вернадский свои знаменитые метафоры.
Приходится, как это ни странно, заключить, что они просто были лучше Тойнби осведомлены о реальном положении дел в Московии XIV-XVI веков. Откуда иначе взялись бы «институциональная бомба» и «эффект отложенного действия»?
