Так говорили классики. Таков был ЗАКОН. Что было, однако, делать с этим законом историку России, специализировавшемуся, допустим, на тех же XVI-XIX веках? Производительные силы, чтоб им пусто было, росли здесь так медленно, что на протяжении всех этих столетий так и не обогнали производственные отношения. Классовая борьба, которой положено было расшатывать «надстройку» (самодержавие), была как-то до обидного безрезультатна. Ибо после каждого очередного «расшатывания» поднималась эта надстройка, словно феникс из пепла, и как ни в чем не бывало, гнула все ту же крепостническую средневековую линию. Соответственно не разрушалась в эти столетия и старая государственная машина. И аппарат нового классового господства, которому положено было строиться на обломках старой машины решительно отказывался - ввиду отсутствия упомянутых обломков - возникать. Короче, русское самодержавие XVI-XVIII веков вело себя - буквально по Пушкину - как беззаконная комета в кругу расчисленных светил.
Но каково было, спрашивается, работать с этой «кометой» историку России? Как объяснить это вопиюще неграмотное поведение надстройки с помощью оставленного ему беззаботными классиками скудного инструментария, который, как мы видели, состоял лишь из не имеющего отношения к делу «базиса» да скандально неэффективной классовой борьбы?
СТРАДАНИЯ «ИСТИННОЙ НАУКИ»
Но совершенно уже невыносимой становилась ситуация советского историка, когда бреши, оставленные классиками, заполняли чиновники из идеологического отдела ЦК КПСС. Самый важный их взнос состоял в простом, но непреложном постулате, согласно которому истории России предписывалось развиваться в направлении от феодальной раздробленности к абсолютной монархии, ничем не отличавшейся от европейской. Причем, защита этого постулата почиталась ни больше ни меньше, патриотическим долгом историков.
Другими словами, из страха, что Россию могут чего доброго зачислить по ведомству азиатского деспотизма, советским историкам предписано было доказывать прямо противоположное тому, что провозглашают сегодня неоевразийцы (включая главного редактора ТОМА VIII А.Н.Сахарова , исполнявшего в ту пору, как это ни парадоксально, роль одного из главных жрецов в храме священных «высказываний»). Вот они и доказывали, что самодержавие вовсе не было уникально, что Россия, напротив, была более или менее как все в Европе, и нет поэтому никаких оснований отлучать ее от Европы. Самодержавие было отождествлено не только с европейским абсолютизмом, но и с «прогрессивным движением истории» и оттого становилась совсем уж неотличимым от Моисеевой скрижали.
Тем не менее, даже присвоив себе функции вседержителей-классиков, допустили по обыкновению чиновники промашку (А.Н. Сахаров был тогда инструктором отдела пропаганды ЦК КПСС), не подумали о том, как следует поступать историкам в случаях, когда патриотический постулат входил в противоречие со священными «высказываниями». Как легко себе представить, такие коллизии приводили к ситуациям драматическим. Вот лишь один пример. Докладывая в 1968 г. советско-итальянской конференции о крестьянской войне начала XVII века (как трактовалась в советской историографии Смута), академик Л. В. Черепнин пришел к неожиданному выводу. По его мнению, война эта была «одной из причин того, что переход к абсолютизму задержался в России больше, чем на столетие». (1) Это был скандал.
Черепнину следовало утверждать обратное. Ибо классовой борьбе положено было УСКОРЯТЬ «прогрессивное движение истории» (т.е. в данном случае переход к абсолютизму), а она, оказывается, его тормозила. Аудитория затаила дыхание: доведет академик крамольную мысль до логического конца? Не довел. Вывод повис в воздухе. Намек, однако, был вполне внятный. Никогда не огласил бы свое наблюдение Черепнин, не будь он уверен, что лояльность патриотическому постулату важнее в глазах начальства, чем следование «высказываниям». Намекнул, другими словами, перефразируя Аристотеля, что хоть классовая борьба ему и друг, но абсолютизм дороже.
Еще более отчетливо подчеркнул он патриотический приоритет абсолютизма, говоря об опричнине. Признав, что «попытка установить абсолютизм, связанная с политикой Ивана Грозного... вылилась в открытую диктатуру крепостников, приняв форму самого чудовищного деспотизма», Черепнин тем не менее продолжал, не переводя дыхания: «ослабив боярскую аристократию и поддержав централизацию государства, опричнина в определенной мере расчистила путь абсолютизму». (2) Другими словами, кровавое воцарение крепостничества, сопровождавшееся самым, по его собственным словам, «чудовищным деспотизмом», сослужила-таки свою службу «прогрессивному движению истории». Удивляться ли после этого, что вузовский учебник "Истории СССР" без всяких уже оговорок объявил : «опричнина носила прогрессивный характер»? (3) Главное, однако, не в этом. Черепнин сделал ту же ошибку, которую 32 года спустя повторил, как мы видели, Н.Н.Борисов. Изобразив самодержавную революцию Ивана Грозного, разрушившую абсолютную монархию его деда как «попытку установить абсолютизм», приведший к «самому ужасному деспотизму». он перепутал все на свете. Все формы личной власти оказались смешаны в одну кучу. Абсолютную монархию, которую, как мы помним, Монтескье называл «умеренным правлением» и для Ключевского была властью, опиравшейся на «правительственный персонал с аристократической организацией, которую признавала сама власть» (5), акад. Черепнин ПЕРЕПУТАЛ с самодержавием, т.е. ЕДИНОличной влвстью (по Аристотелю тиранией), не опиравшейся ни на что, кроме капризов тирана. А деспотизм тут вообще ни при чем и фигурирует просто как синоним «чего-то ужасного». Маскарад какой-то, ей богу.
Так или иначе, коллизии между «высказываниями» классиков и патриотическим долгом заводили советскую историографию в самые беспросветные тупики, где самодержавие Ивана Грозного представало вдруг проедвестием европейского абсолютизма в России, а «чудовищный деспотизм» -- залогом прогресса. На протяжении 25 столетий политическая мысль человечества вырабатывала и уточняла термины и определения разных форм власти, а советская историография вела себя так, словно пришла на пустое место.
Именно это обстоятельство, надо полагать, так и не дало ей всерьез подступиться к обсуждению той теоретической загадки, о которой мы говорили. Гигантские цивилизацинные сдвиги,. потрясавшие Россию на протяжении четырех столетий, вообще остались вне ее поля зрения. Философия истории оказалась для нее terra incognita.
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ «РАВНОВЕСИЯ»
С самого начала скажу, что интересуют меня здесь лишь теоретические аспекты советской дискуссии о природе русского абсолютизма, проходившей с 1968 по 1971 г. в журнале «История СССР». Все препирательства о «соотношении феодальных и буржуазных элементов в политике абсолютной монархии», отнявшие массу энергии у ее участников, я оставлю в стороне. Хотя бы потому, что они игнорировали известный уже нам факт: после опричного разгрома крестьянской собственности самодержавной революцией Грозного крепостное право заблокировало каналы формирования среднего класса. Какая после этого могла быть речь о влиянии «буржуазных элементов» на политический процесс в России? В блокировании среднего класса и состояла, в частности, уникальность самодержавия (в отличие, кстати, от европейской абсолютной монархии) в первые его столетия. И потому именно с обсуждения этой аномалии и начал бы я дискуссию, будь я ее инициатором.
Инициатором, однако, был известный советский историк А.Я. Аврех. И начал он ее, естественно, с реинтерпретации «высказываний» Ленина об абсолютизме. Возьмись Аврех за дело по-настоящему, такой зачин несомненно вызвал бы бурю. Хотя бы потому, что Владимир Ильич явно себе противоречил. В том же докладе Черепнина, например, на одной странице фигурируют две ленинские цитаты, с порога отрицающие друг друга. Первая утверждает, что «Самодержавие (абсолютизм, неограниченная власть) есть такая форма правления, при которой верховная власть принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю». Вторая опровергает первую: «Русское самодержавие XVI века с боярской думой и боярской аристократией не похоже на самодержавие XVIII века...».
