Еще о международном опыте

Много чего еще Сибири как полномочному представителю России на Тихом океане придется заимствовать из мирового опыта, чтобы представлять ее там достойно. Понятно почему: именно в суровых сибирских условиях чувствительней, чем где бы то ни было, ощущается элементарная, в сущности, истина, что с развитыми странами нужно дружить, а не собачиться и что никакое импортозамещение не заменит международного опыта. Можно было бы опять все свести к простейшей формуле «поворот на Восток требует мира» — в обоих смыслах этого слова. И в первую очередь, мира именно с тем миром, где этот опыт создается.

С той же Канадой, допустим. В Торонто, например, создаются гигантские закрытые пространства, где человек может перемещаться между кондоминиумами, офисами, магазинами, ресторанами и кинотеатрами, не выходя зимой на улицу. Помимо тривиального удобства, это еще процентов на 30–60 сокращает затраты на теплоснабжение по сравнению с таким же объемом полезной площади, если бы все это находилось в отдельных помещениях.

Если города приходится строить за Полярным кругом, создаются подземные поселения, где намного проще поддерживать нормальную температуру, поскольку в 5–7 метрах под землей она значительно выше (минус 5–7 градусов по Е(ельсию), чем на поверхности (иногда доходит до минус 50 по Е(ельсию). Словом, как в брежневском СССР, «все для человека, все во имя человека», только не понарошку.

Но все-таки самый из всех упомянутых авторами чудотворный, не могу найти другого слова, пример того, что может сотворить международный опыт, это, конечно, постсоветская судьба Монголии. Небольшая страна (население три миллиона человек), зажатая между двумя гигантами, Россией и Китаем, народ с кочевой традицией (национальный герой — Чингисхан). Климатические условия те же, что и в соседней Тувинской республике, депрессивнейшем из регионов Сибири. В советские времена Монголия вообще воспринималась как провинция СССР. Чего, казалось бы, можно было ожидать от такого захолустья? Но демократические преобразования, не наткнувшись, в отличие от России, на сопротивление «Русской идеи», пошли стремительно.

Главной при выборе пути заботой было избежать влияния как России, так и Китая, которое легко могло трансформироваться в политический диктат. Способ нашли простой: выбрали австралийскую модель развития, пригласили инвесторов из Канады, Австралии, Японии и Англии (ни китайцев, ни русских не приглашали), дали им режим наибольшего благоприятствования. Никаких государственных монополий. Нефти и газа в Монголии, конечно, нет, но есть медь, уголь. Технологии добычи новейшие. И на этом, по сути международном, опыте построили экономику. И пошло так успешно, что авторы говорят: «У нас под боком растут новые “Арабские Эмираты”». За одно десятилетие ВВП на душу населения вырос в шесть (!) раз.

О населении, которому предстоял жесточайший слом жизненного уклада, позаботились. На индивидуальный счет каждого гражданина поступает часть прибыли добывающих компаний (в 2012 году эта часть составила около 10 % всех потребительских доходов каждой семьи). А от желающих инвестировать нет отбоя. Например, в крупнейшее в мире угольное месторождение Tavan Tolgoi в 2010 году было вложено $4,7 млрд, а к 2013-му-уже $10 млрд. В ближайшее время только за счет этого месторождения ВВП Монголии должен вырасти на 30 %. Планируется, что к 2020 году добыча увеличится с сегодняшних 16 млн тонн до 40 млн, а в перспективе-до 240 млн тонн.

Для сравнения: Элегинское угольное месторождение в Туве, несмотря на дотации, так до сих пор и не сдвинулось с начальной стадии освоения. Никакие дотации не могут заменить ни инвестиционный климат, ни международный опыт. Все это — лишь новые и новые иллюстрации того, как жизненно важны для Сибири (и для России, поскольку именно ее этому мегарегиону суждено представлять на Тихом океане) отмена имперской «Федерации» и перераспределение налогов, о которых мы подробно говорили в предыдущей главе. Без этого невозможно ни создание «монгольского» инвестиционного климата, ни эффективное использование международного опыта. Ни, следовательно, возрождение России как великой культурной державы.

Все тот же «соловьевский недуг»?

Так почему на протяжении веков и до сего дня все это было невозможно в России? Потому что, если верить моему наставнику Владимиру Сергеевичу Соловьеву, «Россия больна»? Странное, согласен, на первый взгляд, объяснение. Но мы говорим о великом провидце, о человеке, который за четверть века до Первой мировой войны, уничтожившей петровскую Россию, предсказал ее «самоуничтожение» (см. главу 7 «С печатью гения на челе» в первой книге). Одно это обязывает нас спросить, чем больна Россия, и прислушаться к его диагнозу.

Ответ Соловьева вкратце: больна она готовностью масс отказаться от человеческих условий жизни ради веры в фантом. Первые симптомы появились давно, еще в XVI веке при Иване IV, который совершенно официально (то есть в дипломатических документах) именовал себя прямым потомком Августа-кесаря, Римского императора, властелина мира (об этом подробно см. главу 8 «Первоэпоха» в первом томе трилогии). Фантом тщательнейшим образом разрабатывался в фундаменталистской Московии с ее идеями «Русского бога» и «Третьего Рима».

На время он угас в XVIII веке, когда Россия смиренной ученицей вернулась в Европу и, как писал руководитель ее внешней политики при Екатерине II, граф Никита Панин, «Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтобы уравнять оный державам второго класса». Потом фантом возродился и достиг первого пика в середине XIX века при Николае I (второй пик был столетие спустя при Сталине), когда Россия беззастенчиво претендовала на мировое господство, и Тютчев писал:

Семь внутренних морей и семь великих рек, От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная — Вот царство русское.

Многовековой, как видите, фантом. Не сразу докатился он до чеховского Кирюхи (помните «наша матушка Расея всему свету га-ла-ва»?), сначала в него поверили элиты. Но элиты,

они гибкие: научил их Петр соизмерять амбиции с реальностью, на полтора столетия (до Николая) хватило урока. А массы, как московитские попы в XVII веке вбили им фантом в головы, так с ним и остались. Тем более что и в постниколаевскую эпоху, и особенно в сталинскую (не все еще забыли мощные кампании против «низкопоклонства перед иностранщиной», «безродных космополитов» и «убийц в белых халатах»), продолжали интенсивно вбивать: сначала попы, потом Агитпроп, потом снова попы на пару с Агитпропом. Так что закостенело.

В. С. Соловьев Ф. И.Тютчев

Проследить происхождение фантома несложно: тот же гигантизм России в Европе (мы-самые-самые, самые большие, самые многочисленные, самые главные), то же доступное массам ложное тождество ВЕЛИЧИНЫ с ВЕЛИЧИЕМ. Способствовал фантому и ужас Европы перед Россией. «Великий перепуг» середины XIX века, связанный с попыткой Николая расчленить Турцию, объединил там всех — от крайних консерваторов до крайних революционеров. Адольф Тьер, знаменитый историк и будущий президент Франции, откровенно паниковал: «Европа, простись со своей свободой, если Россия получит в свою власть эти проливы». Маркс, ненавидевший Тьера, тем не менее, ему вторил:

«Если Россия овладеет Турцией, ее силы увеличатся вдвое, и она окажется сильнее всей Европы. Такой исход дела был бы неописуемым несчастьем для революции». Один переживал за судьбу свободы, другой-революции, но чувствовали они одно и то же. Все повторилось столетие спустя при Сталине. Фантом упивался этим страхом. Он нужен ему, как кровь вурдалаку.

Карл Маркс Адольф Тьер

Трудно не заметить, однако, роковую слабость фантома: он всецело ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ и связан исключительно с ролью России на Западе. Тютчев, перечисляя великие реки грядущей России, упоминает и Эльбу, и Дунай, и даже Нил и Евфрат, но ни о Енисее, ни об Оби речи нет, хотя эти великие реки ни в чем не уступают ни Эльбе, ни Евфрату, просто Сибирь ему и в голову не пришла. Она не присутствовала в мышлении русского человека. Роль России в мире от нее не зависела. Так был устроен этот фантом — столетиями.