И Пам, разумеется, осталась возле нее именно поэтому. Шпандау пытался представить, какой была Анна в прошлом, до того, как все это закрутилось: слава, деньги и страх. Пам знала ее прежнюю, вот почему она все еще была рядом. Должно быть, Анна так и жила, миновав юность с той же грацией, с какой она преодолевала водное пространство. Если она и догадывалась, что Шпандау наблюдает за ней, то ничем этого не выдавала. Он подозревал, что она догадывается, и поэтому воспринимал это зрелище как подарок.
Тьерри привез их в «Пале» к девятичасовому сеансу. На ступеньках не было ни красной ковровой дорожки, ни яркого освещения. У входа, конечно, кучковались фанаты, но их было ничтожно мало по сравнению с вечерними показами, ведь те проходили с большей помпой, претворяя в реальность фантазии обывателей о том, как должны выглядеть Канны. Они не стали совершать длительное восхождение по ступенькам к парадному входу, а вместо этого высадились у задней двери. Помощник проводил их по пещерообразным недрам кинотеатра к забронированным для них местам. Им выдали наушники, и они воткнули их в розетки, как на самолете.
Сегодня демонстрировали японский фильм, в наушниках прозвучало приветствие переводчика. Французские фильмы шли с английскими субтитрами, а фильмы на английском языке — с французскими, все остальные картины показывали с оригинальным звуком, поэтому для просмотра требовались переводчики-синхронисты, которых нанимал оргкомитет фестиваля. Шпандау и Анна устроились на своих местах поудобнее. Зал был неполон. Режиссер-японец не вошел в моду, к тому же мало кто отважится с утра пораньше на встречу с японским языком. Среди зрителей преобладали потенциальные прокатчики, журналисты, а также горстка особо упертых фанатов.
Это был великолепный с визуальной точки зрения фильм о юноше, сражавшемся на полях японо-китайской войны[54], - его окрестили азиатской версией «На западном фронте без перемен». Батальные сцены получились впечатляющими, но время от времени действие надолго замирало, пока герои сидели в синтоистских храмах или распивали чай в саду. Главную роль играла очаровательная молодая японка, но режиссер почему-то решил не выделять на ее долю никаких сексуальных сцен, кроме извращенных, поэтому девушку постоянно насиловала китайская солдатня, а под конец ее и вовсе убили. Ближе к финалу Шпандау уже и сам был бы рад расстаться с жизнью. Впечатление усугублялось ровным и деловитым голосом переводчика, который нисколько не соответствовал бушующим на экране эмоциям. Наконец по экрану пробежали титры, и в зале зажегся свет.
Когда они покидали кинотеатр, Шпандау до смерти хотелось узнать у Анны, каково же ее мнение о фильме, но подобные разговоры были под запретом. Она не имела права обсуждать увиденное. Он поискал в ее взгляде хоть какой-то намек, но она намеренно скроила непроницаемую физиономию. Невозможность поговорить о фильме здорово его расстроила. Он вспоминал все те годы, когда ходил в кино вместе с Ди — половина удовольствия заключалась не в самом просмотре, а в том, чтобы после сеанса зайти в какую-нибудь пиццерию и разобрать фильм по косточкам. Шпандау очень скучал по такому занятию и еще по многим вещам, связанным с Ди. А теперь он смотрел фильмы в компании кинозвезд и даже не мог об этом поговорить.
Шпандау был заядлым киноманом и несколько лет отработал на съемочной площадке каскадером. Такой заработок был ему по душе — во всяком случае, до тех пор, пока в его теле еще оставались целые кости, которые можно было сломать. Но существовало такое неписаное правило: если ты каскадер, не допускай, чтобы труд превращался в удовольствие. Его собратьям по ремеслу доводилось бывать на самых прославленных сборищах кинодеятелей по всему миру, но, если не считать шумных вечеринок и конференций, когда они впаривали свои идеи окружающим, эти люди бродили по залам, безжизненные, как неизлечимо больные. И даже на вечеринках они веселились как-то вымученно, с маниакальным упорством — как в фильме «На последнем берегу», где люди устраивают попойку, чтобы отвлечься от мыслей о медленно надвигающемся на них смертоносном облаке от атомного взрыва.
Шпандау и Анна вышли из кинотеатра и пересекли набережную Круазетт, где на террасе отеля «Мажестик» им предстояло обедать. Приехали продюсер и режиссер, собиравшиеся пригласить Анну на одну из ролей в их новом фильме. К ним присоединилась и агент Анны, Шерил Зильберман. Шпандау потягивал пиво, накалывал мелкие креветки на еще более миниатюрную вилку и целый час слушал, как они трепались о чем угодно, кроме предстоящих съемок.
— Растолкуйте, вот что это сейчас происходило, — попросил Шпандау, когда они с Анной очутились в машине.
— Какая именно часть беседы вызывает у вас недоумение?
— Да все целиком. В чем был смысл этой встречи?
— Я же вам говорила. Меня приглашают на роль.
— Но никто о фильме ни словечком не обмолвился. Если вдуматься, о кино речь вообще не заходила.
— Да вы невинны, как дитя. Мне казалось, вы говорили, будто работали в киноиндустрии.
— Уж простите, но я работал в той сфере, где ты действительно что-то делаешь.
— Вот-вот, вы же сами заметили! Человеку с неискушенным взглядом кажется, что не было достигнуто никаких результатов. Но для посвященных вроде нас встреча прошла с толком. Сейчас я все объясню, не перепрыгивайте с пятого на десятое, как кузнечик.
Она снова одолжила у Шпандау сигарету. Он поднес ей зажигалку, а она прикрыла сигарету от сквозняка ладонью, сложив ее чашечкой. Стоило ей дотронуться пальцами до тыльной стороны ладони Шпандау, как его тело словно бы пронзил легкий электрический разряд. Это стало происходить слишком уж часто. Она откинулась на спинку сиденья и заговорила. В этот миг ее переполняло счастье.
— Во-первых, нет никакой необходимости обсуждать этот долбаный фильм, потому что все и так уже знают о нем всё, что нужно. Мы читали сценарий, поэтому никто не будет вам разжевывать сюжет, к тому же режиссер уже успел завоевать добрую половину всех существующих в области кино наград, а следовательно, не обязан отстаивать свою точку зрения.
Шпандау заметил, что выражение ее лица изменилось; сев на любимого конька, она воодушевилась.
— На деле последнее, чем стоит заниматься, — это пытаться что-то отстоять. Споря и рубясь за свою позицию, ты выглядишь отчаявшимся, а это в наших наполненных акулами водах означает верный провал. Это все равно что позвонить в колокольчик, призывая к себе пираний. Мое дело — прийти на переговоры, быть очаровательной и притворяться, будто режиссер действительно хочет взять меня на эту роль, хотя он не хочет. Я для нее слишком стара, и все это знают. Однако все видят, что я веду переговоры со знаменитым режиссером, а это значит, что, вопреки бродящим в определенных кругах слухам, я все еще в игре.
Она нервно затянулась сигаретой и покрутила ее между кончиками пальцев, как Бетт Дэвис. Сейчас она, сама того не осознавая, работала на несуществующую камеру.
— Режиссер согласился встретиться со мной только потому, что Шерил иногда умеет изображать Кали, богиню разрушения, и она — его единственное связующее звено с другими актерами, которые ему рано или поздно понадобятся. В конечном счете «моя» роль достанется какой-нибудь другой ее клиентке, а наша основная цель — дать ему, и продюсеру, и всем остальным понять, что я по-прежнему жду предложений и состарилась не настолько заметно, как утверждает журнал «Пипл». Кроме того, талант ни за что и никогда не должен заводить разговоры о делах или деньгах. Никогда. Для этого Бог создал агентов и продюсеров. Они идут в какое-нибудь особое место, и там, за закрытыми дверями, грызутся друг с другом, как питбули, лишь бы только не расстраивать своими склоками нас, чувствительных людей искусства. Как ни странно, мне даже импонирует эта идея. Я люблю контролировать ситуацию, пусть даже для этого нужно время от времени брать грех на душу.
Она по-прежнему этого хотела. Что бы она ни утверждала, как бы ни пыталась себя преподнести, она по-прежнему хотела оставаться звездой. Она никогда не сможет остановиться на этом пути, как не может приказать сердцу прекратить прокачивать по телу кровь. Шпандау слушал ее речи, смотрел, как она расцветает, и понимал: какие бы чувства он к ней ни испытывал, какие бы эмоции ни зрели в нем, все было безнадежно. Ему нет места в этом мире, и никогда не было. Лучше сразу отступиться, не причиняя никому боли. Делай свое дело, держи рот на замке, а когда настанет час — вернись домой один.
