Чуть ниже среднестатистического калифорнийца, с немытыми светлыми патлами до плеч, Кенни был одет в черную футболку с изображением оленя — логотипа «Егермайстера». Джинсы он не снимал уже неделю, и они успели протереться на коленях. Шлепанцы «Биркеншток» на босу ногу позволяли заметить, что ноготь на большом пальце левой ноги поражен грибком. Кенни был очень похож на одаренного и абсолютно мертвого Курта Кобейна[2], чем умело пользовался. Это сходство, а также то обстоятельство, что Кенни имел доступ к некоторым привлекательным химическим веществам, делал его популярным в определенных кругах.
На часах была половина восьмого утра, и принадлежавший Кенни зеленый «Порше», которому уже стукнуло двадцать лет, оставался единственной машиной, припаркованной на верхнем ярусе торгового центра. Кенни облокотился о невысокий бетонный парапет, оглядел раскинувшийся внизу город и закурил. Он где-то читал, что каждый третий местный житель непременно болен герпесом, что делает Лос-Анджелес рассадником этой заразы. Соответственно из десяти миллионов жителей округа Лос-Анджелес более трех миллионов являются носителями инфекции, и, наверное, около миллиона из них еще об этом не знает. А значит, если, конечно, ты не принадлежишь к племени завзятых аккуратистов, то можешь приехать в Лос-Анджелес здоровеньким, но уедешь уже наверняка с герпесом. Разумеется, когда ты уже заразился, перед тобой открывается целый мир секса без презервативов, поскольку множество бедолаг сочтут за радость, если найдут такого же больного партнера. Кенни даже вступил в клуб, где были упразднены все эти неловкие расспросы прежде чем трахнуться: «А нет ли у тебя?..» — потому что у всех это есть. Были и специальные сайты, позволяющие условиться о встрече он-лайн. Вообще за три года, прошедшие с того момента, как Кенни подхватил герпес, его круг общения невероятно расширился, а личная жизнь существенно обогатилась. До третьего курса он оставался девственником, зато теперь трахался вовсю. Кенни казалось немного странным, что он живет в мире, где больным быть выгоднее, чем здоровым, но кто он такой, чтобы жаловаться?
В лабораторию нужно было попасть к девяти. Он работал над проектом, который вот-вот зайдет в тупик, потому что Кенни никак не мог добиться нужных руководству результатов. К одиннадцати его куратор (и по совместительству тот самый человек, который финансировал его дипломную работу) уже снова будет на него орать, а член Кенни будет жечь так, будто купается в кислоте. Если так пойдет и дальше, в следующем году финансирование проекта прекратится, Кенни лишится каких бы то ни было доходов, легальных и не очень, а американская агентура недосчитается еще одного хитроумного способа отправлять на тот свет иностранных политиков. Кроме всего прочего, у Кенни застопорилась докторская диссертация по нерастворимым алкалоидам. Он всерьез нуждался в деньгах, которые были так близко.
Кенни обернулся поглядеть, как на стоянку въезжает большой черный «Линкольн Навигатор». Он не стал парковаться рядом с его машиной, а остановился посреди площадки, наплевав на разметку парковочных мест и словно совершая некий демонстративный акт. Впрочем, так оно и было. «Выход звезды на сцену, мать ее», — подумал Кенни. Он в последний раз затянулся и швырнул сигарету за парапет. Та приземлилась на капот чьего-то «Мерседеса», продолжая дымить.
Она не торопилась покидать машину, но когда все-таки вышла, зрелище того стоило. Юность ее уже миновала, но высокая белокурая женщина по-прежнему оставалась эффектной, и ее знаменитое тело казалось все таким же налитым и упругим. На ней были розовая шелковая блузка, подчеркивавшая волнующее движение груди при ходьбе, и дизайнерские джинсы, которые делали именно то, чего ожидают от дорогих дизайнерских джинсов. Туфли на шпильках придавали ей роста, хотя она и без них не была коротышкой. И солнечные очки — Господи, в такую-то рань. Она улыбнулась и направилась к Кенни — чисто амазонка. Она явно хотела произвести впечатление, и Кенни вынужден был признать, что это ей вполне удалось.
— Великолепный город, но только до тех пор, пока его жители не проснутся, — сказал Кенни. — Потом он становится дерьмом.
Она облокотилась на парапет между ним и стеной и притворилась, будто любуется видом.
— Все только и делают, что поливают Лос-Анджелес грязью, — возразила она. — А я люблю его. И всегда любила. — Она повернулась к нему лицом. — Я приехала сюда из Техаса, когда еще училась в школе и была чирлидером[3]. Ну, знаешь, эти чирлидерские соревнования… Танцы с помпонами, все такие сосредоточенные, относятся к конкурсу так, будто от него зависит процветание страны. В общем, уезжать отсюда мне уже не хотелось. На хрен чирлидерство, на хрен Даллас. Я увидела жизнь в ее блеске. Увидела Фэй Данауэй, выходящую из «Спаго»[4].
Она помолчала и снова принялась обозревать окрестности. «Ну давай, плети дальше свою байку», — подумал Кенни.
— Мы все выстроились у входа, чтобы поглазеть на звезд — вообще без понятия, что это за место такое. Я, пожалуй, и не знала тогда, что это ресторан. Просто место, куда ходят звезды. Стояли долго, таращились на входящих и выходящих и никого не узнавали, и тут — Фэй, мать ее, Данауэй. Вся из себя. Не выходит — выплывает. Даже посреди дня, заскочив перехватить гамбургер, выглядит на миллион долларов. Богиня! Подкатывает машина, оттуда вылезает парень и открывает перед ней дверцу. И — нет ее. А я стою там, перед входом в «Спаго», среди хихикающих девчонок, и ни одна из них не въезжает, кто перед ними только что прошел. А моя жизнь в тот миг изменилась. Я теперь знала, чего хочу. Я хотела стать такой же.
— Фэй Данауэй… — повторил Кенни. — Она же вроде старуха уже, нет? И с зубами у нее какая-то хрень. В «Бонни и Клайд» ее зубы смотрелись по-другому. Что с ними потом случилось? Вставные челюсти у нее, что ли?
Женщина уставилась на него.
— Мне кажется, Кенни, смысл истории от тебя ускользнул.
— А Монику Белуччи вы вблизи видели? Вот клевая телка!
— Слышала, что и зубы у нее в довольно приличном состоянии. Может, хочешь послушать про мосты во рту у Харрисона Форда?
Она сделала это по высшему разряду: подпустила шпильку, чтобы ты вспомнил, с кем имеешь дело. Кенни решил, что пора уравнять правила игры. Он направился к «Порше» и достал небольшую картонную коробочку размером с упаковку от наручных часов. Женщина заставила его стоять и ждать, а сама долго копалась в кошельке, будто никак не могла найти там деньги. Ему и раньше доводилось толкать товар звездам, и его бесило, что эта публика вечно ведет себя как перед кинокамерой.
Она вытащила пачку банкнот и сунула ему в свободную руку.
— Пересчитай.
Кенни положил коробочку на капот «Порше» и сосчитал наличность.
— Пять пятьсот.
Она снова полезла в кошелек и вынула еще одну пачку.
— Теперь шесть пятьсот.
Еще один нырок в глубины кошелька. Словно чайка пикирует за рыбой.
— Теперь ровно семь тысяч, — подытожила она, будто ждала, что ее в награду погладят по головке.
— Вы всегда так аккуратны? — поинтересовался Кенни.
Он вручил ей коробочку. Женщина осторожно открыла ее. Внутри был маленький флакон, покоящийся в гнезде из ткани. Она начала было вынимать его, но Кенни ее остановил.
— Эй-эй! Если хотите покрутить эту штучку в руках — крутите дома, не при мне. Это, дамочка, вам не «кока-кола», а соединение из пяти самых мерзких гребаных токсинов на планете.
— Мне казалось, ты говорил, что оно действует, только если проглотить?
— Я сказал «при попадании в организм». Стоит уронить пузырек, и он разобьется, а если хоть одна капля, какая-то одна несчастная капелька брызнет вам в глаз или на губу — всё, вам конец. Если попадет на кожу, нужно смыть как можно скорее. А если на коже порез — то кранты. Если есть хоть какая-то возможность проникнуть в организм — эта дрянь проникнет, уж будьте уверены, и вам останется максимум секунд пятнадцать. Такого количества хватит, чтоб прикончить человек тридцать — это если воспользоваться пипеткой. И сотню, если вы решите добавить эту штуку им в сок и немножко подождете.
