Александръ Посторонний
Декадентский эпиграф ко всему
Эпиграф это всегда начало… Начало строки, слова. Многие достойные люди выбирают себе эпиграф, чтобы как можно полнее заявить о себе этой жизни!
Мой эпиграф – мои стихи!
Приветствую тебя, о читатель! С благодарностью и трепетом я представляю твой взор, скользящий по вязи этих строк, и предвкушаю, как он будет скользить по строкам, что таятся за закрытой обложкой.
Они обо всё и ни о чем конкретно! Такова судьба декадентской поэзии. Мрачная, злая, ужасная, но прекрасная.
Это то, что я вижу, вернее чувствую – ведь лишь коснувшись тени, ночи; ощутив холодное её прикосновение к нашей дрожащей коже, мы способны оценить всю прелесть, познать всю нашу любовь к солнцу!
Я страж чистоты и красоты, пусть даже мне для моей работы и необходимо вверять свою душу и тело в воды тёмные, жестокие и коварные. В пасти самого Стикса я продолжу творить!
Видишь? Видишь, о читатель, мой взор оттуда? Он горит прекрасной синевой!
Именем ничьим, во имя!…
Amen
…
Цветы Зла
В костях твоих нашли себе пристанище,
И душу оплели, как в клетке сохраня,
Твой ужас, твой порок, и мыслей обиталище,
Что день за днём испьют тебя до дна!
Мы – камни-монолиты с жизни кладбища,
От древности затёрлись имена;
По нашим стенам прославляя
смерти капище,
Взбираются со злобой семена.
Их чёрным листьям ведомо желание,
Спасение в безумном солнце ищут,
Их рост – услада и страдание,
Средь тьмы и света обезумев рыщут.
Иного не найдя себе призвания,
Чем жалкое, гнилое пожирание;
Во имя тишины, прославив увядание,
Распухнет их бутончик без прозвания!
Его заманчива согретая утроба,
Как лоно девушки, больная крышка гроба,
Подарит иль покой, иль наслаждение,
Бездумное, слепое наваждение.
Так оторвись от призраков деяния,
Творца безмозглого – чумные изваяния,
Скульптуры скоротечности, что вечностью живут,
Туманом пусть развеются-умрут!
Твоя ненависть
Скучна любовь твоя,
Как праздник тишиной затухший,
Себя не помню я,
Во скуке потонувший.
Твоя любовь – игра
По мне, она ужасна
Для злобы здесь пора
Здесь ненависть прекрасна!
Ну не упрямься ты!
Не радуйся, не улыбайся,
Со злобой Сатаны –
Со мной во тьме останься!
Где ярость – ледокол
По сердцу бьёт кинжалом,
Твоей души простор,
Скрутился в трубку жалом.
Возненавидь! Прошу!
Сними любови маску,
Иначе не прощу,
Оставив страсть и ласку.
В оскале подойди
Ко мне в часы огня,
На трон из тьмы взойди;
Пылай! Моя заря!
Тишина
Страшусь я тишины – как смерти,
Как к девушке, в её оъятья льну,
И уходя, страшусь её я мести,
К извечному, внутри меня, огню.
Огонь – то пламя, что во мне взыграет,
Ему неведом страх, он тот маяк,
Что, распаляя тьму, к пороку призывает,
К продаже душ, за веселость, за так!
Такими рождены, такими остаёмся,
Мы избранны и прокляты судьбой,
Нам вечность в дар, пока мы не сольёмся,
С той самой, одинокой тишиной.
В вине…
О благо – ты ничтожно и истина незрима!
Вино свалило бога – надежды пилигрима,
К тебе оно прилипло – теперь вульгарна Ты,
И топчешь без раздумий – невинности цветы.
Твой рот сочится алым, вино его царица,
Тебя оно обняло – любимая сестрица,
К тебе оно прилипло – теперь прекрасна Ты,
И подрастают тихо – безумия цветы.
Сон?
Я в мраке полусонном потону,
И снова окажусь перед стезёю,
Которая привидится тому,
С реальности сошедшему тропою.
В раскрытом образе извечная печаль,
И радость пляшут в танце сумеречном,
Меня влекут в возвышенную даль
Средь тьмы эпох круженьи бесконечном.
Там сны Коринфа в мысли вплетены,
И готика восходит меж потоков
Великих водопадов и истоков,
Что дремлют, пустотою рождены.
Средь скорых зим и лет веков обрывов,
Я вижу вереницею, след в след
Идут бездумно тени пилигримов,
Разбросаны скитальцы меж планет.
В глазах их ужас мерностью объят,
И тьма из них исходит непрестанно,
В них всякий облик – чёрен или свят,
Горит звездою мрачно и пространно.
И звёзды те – великий взор богов,
Исчадий бездны, ею отторжённой,
Им несть числа и в муке обнажённой,
Они нисходят к нам средь призрачных даров.
Их крик рождает звёздные ветра,
Их вопль пронзает души обречённых,
Безумьем наделяя те нутра,
Что тянутся за знаньем прокажённых.
Средь медленных движений пустоты,
Чей облик – Янус – демон многоликий,
Себе пристанище угрюмой простоты,
Находит демиург обманчиво-великий.
Его миры – крупицы средь могил,
Других миров, что сотворил не зная,
И разрубил, под взорами светил,
Собою разрушенье нарекая.
Он видит нас, сквозь зеркала из снов,
И говорит на путанном наречьи,
С надеждой разрушенья всех оков,
Что тянутся неведомо извечны.
Из лона ужаса испил я, в том порок,
Стремленья к знанию безбрежно-неземному,
Где капля каждая – чудовищный росток,
Что дарит изводящую истому.
Смертельная скука
Какая скука! Разбавь её вином,
Fastidium est quies – шепнул тайком.
Разбавь vinum! С мольбой прошу,
Иначе – насмерть ухожу!
Какая скука! Начни же пляску –
Расшевели любовь, винцо,
Танцуй со мной. Надень ту маску,
Что так похожа на лицо.
Твоя улыбка несравненна, твой смех –
Янтарный, мягкий мёд.
В твоих объятьях, непременно, я грех
Найду, огонь и лёд.
Волос твой локон свеж как иней,
Цветок в нем сладкий заплетён.
И меж грудей, как взор богини,
Луны серп гладкий воцарён.
Бокал наполнил мне росток,
Кроваво-красный жизни сок. Его исток
Меж спелых ног, из лона, нежного, излился.
В начале, мрачном, возродился.
Твоя набухшая утроба –
Вдова, воровка и обманщица
Твоя улыбка – крышка гроба,
И вечная проказница.
Твой род – утопленник в вине,
Его стон боли слышен мне,
Тебя мы, грезящие, чтим,
И символ истины храним.
Разденься – мрачная обитель,
Всех устрашённых судьб губитель,
Возьми своё вино-проклятье!
И пей, за тёмное зачатье.
Пей и устами прикоснись,
К прохладе, стылой, павших ниц,
